Часть I

Часть II

Приведём несколько примеров, которые позволяют судить о том, как, в каких формах, могла возвысить свой голос женщина, замурованная в «доме».

«Самый длинный язык» в Греции, язвительный Аристофан выводит на сцену некого Стрепсиада, который на свою беду взял в жёны некую Алкмеониду, выше его по социальному и имущественному положению. То ли от жеманного характера этой «важной и надутой дамы», то ли от презрительного отношения к относительно бедному Стрепсиаду, она предъявляет непомерно высокие требования и ему приходится с ними считаться. Идиллия несчастного мужа, которому так нравилась сельская жизнь «среди пчёл, вина, оливок и овечьих стад» (?!), превращается в подлинный ад. Как не посочувствовать бедняжке Стрепсиаду, судьба которого, в той или иной модификации, будет не раз повторяться в будущем. И как не задуматься над тем, что возможно дело не только в социальном и имущественном неравенстве, а в том, что с одной стороны мы имеем мягкого, женоподобного мужчину, а с другой стороны жёсткую, маскулинную женщину.

Приблизительно тот же мотив повторится в более поздние времена у Менандра, которого мы вправе назвать автором «мещанских комедий» и «мещанской морали». Персонаж одной из его комедий в неподдельном отчаянье восклицает: «во имя Зевса Олимпийца и Афины, это невозможно выдержать! Я женился на чудовище с приданым…». Тот же Менандр, наверно, насмотревшись подобных историй в жизни, напишет «из всех диких животных нет никого более дикого, чем женщины». Любопытное повторение мыслей великого Пифагора (?!) на мещанский манер.

Это только случаи, которые просочились на страницы литературных источников, а сколько было таких, которые так и канули в Лету. Но один случай, к счастью не канул в Лету, и этому можно только порадоваться. Признаюсь, когда прочёл об этом, сначала покоробило, «примерный» мужчина то ли безнадёжно глуп, то ли просто лицемерит, потом его рассуждения стали забавлять, потом пришло настоящее злорадство (что же, и мне «ничто человеческое не чуждо»), и, наконец, своеобразный катарсис, как освобождение и от того, что коробило, и от злорадства. Этот случай описан в «Домострое» Ксенофонта, а сенсационное разоблачение приведено в книге «Жизнь древнегреческих женщин в классическую эпоху» Пьера Брюле.

Итак, Сократ Ксенофонта (от дерзкого и весёлого Сократа здесь не осталось и следа) рассказывает о своей встрече с неким Исхомахом, который, как его представляют, носит «великое имя «прекрасный и хороший» (наверно, чтобы мы млели от восторга). Суть того, что говорит Исхомах, проста до примитивности. Мне хочется цитировать и цитировать, но ограничусь только несколькими короткими отрывками:

- Исхомах:

когда она (местоимение заменяет имя жены) пришла ко мне, ей не было ещё и пятнадцати лет, а до этого она жила под строгим присмотром, чтобы возможно меньше видеть, меньше слышать, меньше говорить (как говорится, без комментариев, имеющий уши да услышит)…
- Жена:
нет, роль главы принадлежит скорее тебе, чем мне: я удивилась бы, если бы это было не так. Хранение и распределение мною того, что находится в доме, казалось бы, думаю, смешным, если бы ты не стал заботиться о внесении в дом чего-нибудь снаружи…
- Исхомах:
так вот, жена, если ты не любишь этого беспорядка, а хочешь уметь хозяйничать аккуратно, брать без затруднения вещи, нужные для употребления, и доставлять мне удовольствие, подавая, (!) что я спрошу, то отыщем место, подходящее для каждого рода предметов.

Можно, пожалуй, не продолжать, поскольку Исхомах говорит настолько же обстоятельно, насколько нудно. Суть же одна и та же, этого она не знала, я научил, этого она не знала, я научил, и всё в этом же роде. А наша нимфа только просит своего господина и благодетеля, чтобы он научил её тому-то и тому-то, тому-то и тому-то. Полная идиллия. Обращу только внимание на одно прелюбопытное место, поскольку этой темы придётся коснуться в последующем разговоре об Аспазии.

Исхомах однажды обнаружил, что жена сильно набелена, сильно нарумянена, и что на ней башмаки на высокой подошве. Исхомах наставляет жену на путь истины очень рассудительно и убедительно. Разве жена хочет, чтобы он, Исхомах, хвастался тем, чего у него нет, или, чтобы он демонстрировал своё тело, не таким как оно есть, а, например, наложивши сурик под глазами (наверно, Исхомах красавец, на зависть остальным афинским мужчинам, не боится предстать перед женой во всей своей красе) . Жена, разумеется, соглашается, и больше не прибегает к косметике…

Удивительно, что «Домострой» Ксенофонта не стал до сих настольной книгой некоторых наших мужчин. Да и тех женщин, которые остаются питательной средой для всех «домостроев» от древности до наших дней.

Теперь о «сюрпризе» или, о сенсационном разоблачении Пьера Брюле. Он рассказывает историю о том, как некто женился на дочери некоей женщины, прожил с ней менее одного года, забрал к себе её мать, и жил вместе с матерью и дочерью, как с жёнами. Дочь пыталась повеситься, ей помешали, она бежала, вернулась, теперь мать её прогнала. Мать родила сына, отец сначала не признал его, но позже вновь «возобновил связь с этой старухой, бесстыднейшей из женщин» и признал сына. Понимаю, читать это противно, смаковать безнравственно, но бывают случаи, когда лучше не отворачиваться. Так вот, как нам разъясняет Пьер Брюле, наш герой (Калий, если кому-то интересно это имя) женился на дочери Исхомаха, следовательно - вы ничего не поняли - следовательно, мать дочери, известная нам нимфа, которую так усердно и успешно воспитывал Исхомах, и с таким умилением рассказывал Сократ в изложении Ксенофонта. Такой вот красивый итог воспитания. И как можно не злорадствовать по поводу Исхомахов всех мастей, у всех народов, во все времена…

Вторая догадка, или, скорее, загадка.

Речь идёт об участии греческих женщин в дионисийских ритуалах. Как это стало возможным, как возникло, как развивалось, во что трансформировалось? Признаюсь, моей компетенции, явно не хватает, поэтому ограничусь некоторыми цитатами и констатацией существования явления, которое не вписывается в общую матрицу «брака по-древнегречески».

Вяч. Иванов в книге, «Дионис и прадионисийство» (кстати, книга вышла в Баку в 1921 году и давно стала библиографической редкостью) пишет об участии женщин в дионисийских ритуалах, из которых позже родилась древнегреческая трагедия: «в женской душе с потрясающей силой разверзается то зияние, которое составляет психологический и эстетический принцип трагического». Добавлю важный, для нашей темы, комментарий Г. Гусейнова к более поздней публикации фрагментов этой книги в издании, посвящённом Эсхилу: «существенно обозначить две главные функции женщины в мифе: первую можно назвать «деструктивной» (напр., Пандора, Деянира, Медея, Клитемнестра), вторую – функцией «покорённого зверя», «подъярёмного животного» (напр., Кирка, Пенелопа). Сквозь призму этих мифологических функций лучше видно, почему в афинском обществе, например, женщины искали компенсацию своему низкому гражданскому статусу в «религии одержимости и экстаза».

Можно привести мнения других, столь же серьёзных и осведомлённых исследователей, но удивление не проходит. С позиций более позднего времени, тем более с позиций нашего века, тем более, из нравов современного азербайджанского общества, это не просто удивление, это буквально шок, этого не может быть, потому что быть такого не может.

Женщина, жена, проводящая большую часть года в затворничестве, не имеющая элементарных гражданских прав, которая даже на рынок не может отправиться одна, без сопровождения служанок, покидает свой «дом», отправляется далеко от дома, наряжается в дионисов костюм, как символ освобождения от всего, что было вчера и продолжится завтра (через три дня). При этом она перевоплощается, становится совершенно иной, впадает в экстаз («ekstasis», «замещение», «распутство»), постепенно доводит себя до транса и восторга («entbeos»). И это не просто восторг, это подлинное безумство (легитимное безумство?!), она, они, в этом состоянии могут разорвать животное, на части (своеобразное жертвоприношение), обмазаться кровью этого животного, совершая ритуальный танец. А ещё говорят, что фракийские вакханки после ритуала набрасывались друг на друга. Таким образом, на эти три дня женщины отдаются Дионису или, что то же самое, доводят себя до такого состояния, что бог Дионис находит в их теле себе пристанище. И всё это, практически с согласия мужчин. Может быть, все они пифагорейцы, и откровенно отдаются «хаосу и тьме» женской природы.

Легче всего сказать, что всё это ритуал, а ритуал это, в какой-то мере, психотерапия. Культура, что у греков, что у папуасов, придумывает ритуалы, чтобы произвести настройку психологии человека, чтобы человек мог выполнять, причём, по возможности, выполнять с воодушевлением, предписанные ему культурные роли.

Легче всего сказать, что мужчина воспринимал это как восхождение к древнему мифу, поэтому не роптал. В конце концов, их бесправные жёны 362 дня в году поклоняются богине Гестии, которая отвечает за домашний очаг, а потом, всего на три дня, уходят из дома, посвящая эти три дня богу Дионису.

Легче всего сказать, что это хитрая задумка мужчин, своеобразная «теория клапана». Эти три дня нужны, чтобы женщина освободилась от своего безумства, но при этом, как древние греки надо верить, что женщина иной природы, не такая как мужчины, она вся соткана из тьмы и хаоса, они опасны для мужчин, лучше дать им освободиться, выйти наружу.

Скорее всего, здесь запрятано не столько «слишком человеческое», сколько «слишком мифологическое». Иначе говоря, это рудимент «варварских обычаев, которые у древних греков сохранились на всём протяжении их истории. Как к этому относиться, как к обычному невежеству?

Мы вправе смотреть на мир глазами нового времени, когда наука стала вытеснять различные формы сакрализации и магизации мира, когда опыт развенчал многих «идолов», которые долгие годы (тысячелетия) завораживали и оглупляли нас. Только очень невежественный человек может оспаривать значение этой магистрали человеческого развития. Но…

И мифологическое, и варварское, составляют ядро древнегреческой цивилизации, точно также как их мысль, способная во всём добраться до «логоса». Иначе говоря, их «заблуждения» (если говорить с точки зрения прагматики нового времени) столь же значимы, как и их освобождённый «логос». Их достижения это не «миф» и не «логос» в отдельности, а сам процесс «от мифа к логосу», само удивление и восторг, от возможности подобного процесса.

Но есть другая сторона этого вопроса, без которой трудно правильно оценить «брак по-древнегречески».

Если перевести всё это «мифологическое», «варварское», «запредельное» в просто человеческое (ничего «слишком», ничего «чрезмерного»), бросается в глаза некий разрыв между унылостью и буйством, скукой и экстазом, ледяным холодом и сверхгорением в жизни женщины. Пропасть между 362 днями и 3 днями. Будто не о людях речь идёт, а о заводных игрушках, то они неподвижные валяются в углу, то мечутся как заведённые. Та же космогония и космология, без человеческого тепла. Возможно, во мне говорят будущие эпохи рыцарского отношения к женщине, романтизм, сентиментализм, феминизм, и пр. Или это мой личный темперамент, личный опыт, неизбывная тяга к «домашнему». Возможно и так, но меня не оставляет ощущение, что все эти Афродиты и Елены, Клитемнестры и Кассандры, не заполняют что-то существенное, что происходит (должно происходить?!) между мужчиной и женщиной. Даже Пенелопа хороша в своём мужестве и хитроумности (не будем удивляться, жена Одиссея), а не в обычных женских проявлениях.

Может быть, нам следует посмотреть на «брак по-древнегречески» и со стороны мужчин. Тогда мы приблизимся к разгадке.

Согласимся, жёны для древнегреческих мужчин, чтобы рожать детей, рабыни и наложницы для прелюбодеяния. А есть ещё гетеры (о них чуть позже), скажем так, для души и для участия в мужских беседах. Остальная жизнь на площади, на агоре. Там и общественная жизнь. Там и торговые сделки. Там и выступления ораторов и философов. А дома? Только ночной сон?

Конечно, можно устроить дома вкусное застолье. Если званый обед, можно с тщательностью выбрать рыбу, мясо, овощи. Приведу описание этого выбора продуктов для званого обеда, чтобы несколько отвлечься от серьёзных разговоров.

 Сперва я увидел устриц,
 крупных, бородатых, окутанных водорослями,
 и я купил их,
 и несколько морских ежей,
 ибо пословица называет их приятнейшими председателями пира.
 Затем, освободившись от этого, я случайно увидел рыб,
 маленьких рыбок, лежащих на прилавке,
 и дрожащих от страха, как бы с ними не случилось беды.
 Я принял их близко к сердцу,
 я не хотел их обидеть –
 ни одну из них...
 и я купил громадного палтуса.
 А потом я купил угря, креветок
 и рыбу для жарения:
 косорота, губанов, пескарей, окуней и лещей,
 чтобы сделать блюдо более пышное, чем павлин.
 Затем пришла очередь мяса?
 Свиные ножки, головы и уши,
 И печёнку (стыдно за её бледный цвет!)

Подлинное пиршество, причём, несомненно, с возлияниями, и даже удивительно, что это те самые древние греки, о которых пишут, что они жили впроголодь.

Если это званый обед, то можно не только нанять повара, но и пригласить танцовщицу и флейтистов. Прекрасно, пригласили, угостили, поговорили, посмотрели на танцовщицу, послушали флейтистов, и все, довольные, разошлись. А дальше? Когда все ушли. Ложится спать или идти на женскую половину? А если пир не удался? Или по другому. Повар был прекрасный, танцовщица и флейтисты и того лучше, все остались довольны, а на душе горечь. Или у них, у афинских мужчин, так не бывает, они не знают томления, беспричинной грусти, невесть откуда взявшейся депрессии?

Не думаю, что люди во все эпохи одинаковые. Да и в одну эпоху, люди как из разных цивилизаций. В том числе, и в отношении к женщине. Одни чувствительны, другие бесчувственны, одни убеждены в необходимости бережного отношения к женщине, другие уверены, что природа, создав их «мужчинами», предопределила им роль мачо. Даже если у них впалая грудь и трусливый характер.

Несомненно, древнегреческие мужчины, по крайней мере, некоторые из них, понимали, что они разные не только там, а площади, на агоре, но и здесь в «доме», в «oikos»е. Они же люди, пусть и мужчины, им хоть изредка хочется кому-то пожаловаться, хотя бы поводу того же неудавшегося пира. Разве трудно допустить, что точно по В.В.Маяковскому, им тоже «ночью хочется звон свой спрятать в мягкое, в женское»? Оставляю этот вопрос без комментариев, понимая, что в подобных вопросах прийти к общему знаменателю невозможно.

Относительный ответ по поводу «брака по-древнегречески» и его «не слишком человеческой» сути, даёт С. Аверинцев.

По мнению С. Аверинцева, древний грек классической эпохи стремился оставить потомство не столько как человек мира, сколько как представитель гражданской общины. Этим объясняется многое, в том числе однополая извращённая любовь, не приводящая к потомству. Только в христианстве, благодаря обетованию Бога, «одомашнивается» мир, который становится своим для каждого человека, самого заброшенного и забытого. Это сказывается на отношении к семье, в которой узы брака, рождение детей, и многое другое, обретает особый смысл доверительности, интимности, «чревности» (кажется, только С. Аверинцев использует это слово в значении самого потаённого, самого интимного, самого духовного и, одновременно, самого физиологичного в человеке). Дом, независимо от достатка, одухотворяется, «одомашнивается». До христианства, в том числе и в Древней Греции, подобные чувства могли возникнуть только как прозрение, предчувствие, предощущение. Так язычник Плутарх, спонтанно, из глубин своей души и своего очень интимного опыта счастливого в браке человека (а именно таким был Плутарх) мог назвать мужчину, который всю свою жизнь знал только одну женщину, не хорошим, не добрым, не нравственным, а именно счастливым человеком.

Бессмысленно спорить о том, прав или не прав С. Аверинцев. Он ведь говорит не о нормах нравственности, о чём-то другом, что не проверяется опытом, и что не имеет доктринального характера. А если выпрямить его мысль, перевести её в разряд нравственных постулатов, мы получим полную агрессивности ханжескую мораль. Но С. Аверинцев ведь говорит совсем не об этом, он ищет, он мучительно ищет, а не предписывает нам своё, единственно возможное, мнение.

Нам остаётся только допустить, что уже более или менее знакомый нам Перикл, яркий, энергичный, страстный, очень успешный внутри полиса, внутри гражданской общины, одновременно с этим, успешный и в создании среды, где велись умные беседы, сам получавший удовольствие от этих бесед, как оказалось, испытывал дефицит обычного человеческого тепла, то ли в «одомашненном мире», то ли в «одомашненном доме».

И для этого ему понадобилась Аспазия.

Рахман Бадалов

Kultura.Az

Продолжение следует...