Но как художник, он не только разумом, кожей, нервами, понимает, чувствует, как трудно придётся тому человеку (богу, герою), кто поймёт, что и у «божественного управления миром» есть свои пределы, свои переломы, кто сознательно, во весь рост встанет на этом переломе, на этом стыке схлестнувшихся времён, на чьи плечи ляжет вся тяжесть такого времени, старого, нового, уходящего, рождающегося, и эта тяжесть раздавит такого человека (бога, героя), если не хватит в нём выдержки и несокрушимости титана Атланта, и дерзости и воли титана Прометея. Чтобы рассказать обо всём этом в пластически соразмерной форме Эсхил и придумывает пространство трагедии, в которой человеку (богу, герою) можно сочувствовать, можно плакать вместе с ним, но ничего изменить нельзя, потому что за «восстанием духа» (через много веков, по нисходящей, мы дойдём до «восстания масс») должно последовать неизбежное отмщение. 

 

Во всех случаях Зевса трудно представить не только трагическим, но и вообще героем. Его можно обмануть, обольстить, довести до ярости, не более того, в конечном итоге он всегда оказывается прав, поскольку всегда на стороне предопределённости. Это не только его сила, но и слабость, поскольку опьянение силой всегда иллюзия, а цена иллюзии и в том, что, во-первых, исключается другой носитель Силы, с которым, рано или поздно, придётся считаться. И, во-вторых, в том, что упиваешься ложным, поскольку вокруг тебя то ли привыкшие покоряться, то ли научившиеся притворяться,  люди (боги, герои). 

 

Перед нами трагический конфликт, трагический, в силу своей неразрешимости. Вердикт Гегеля в этом смысле категоричен: Прометей виновен. Виновен, потому что богоборец и его воля противобожественна, потому что знает, что «власть непобедима Неизбежности» и не считается с неизбежностью. Виновен, потому что заранее знал, что похитит огонь, что Зевс его покарает, что несмотря ни на что, он не откроет тайну, что, в конце веков и тысячелетий Зевс будет побеждён. Но если всё предопределено, так в чём же героизм и трагизм? В том-то и дело, что знание судьбы (своей и Зевса) могло заставить Прометея хитрить, изворачиваться, или, напротив, своевольничать, злоупотреблять своим знанием. Титан Океан у Эсхила из самых добрых побуждений, уговаривает Прометея: «Хоть хитёр ты сам. Пойми границы сил своих, смири свой нрав. Стань новым. Новый нынче у богов вожак. А ты грубишь, кидаешь речи дикие, Косматые. Сидел бы много выше Зевс, И то б услышал. И тогда все прежние Твои злосчастья – детскою игрушкой Покажутся. Бедняга, позабудь свой гнев! Лишь об одном заботься: как от мук уйти!». Но Прометей отказывается смириться, предпочитает жить не горбясь, чтобы в полной мере вынести (испить до конца) свою Судьбу. 

 

«Великая тайна» Прометея не просто знание того, что власть Зевса «не вечна», в то время как Зевс остаётся в заблуждении (прячется в заблуждении), что его абсолютной власти ничего не грозит. И не просто знание того, что и у бессмертных, время власти (как и время бессмертия) отмерено. И не ключ от «сокровищницы тайн», из которой всё обо всё можно узнать. Дело в другом. С одной стороны, «великая тайна» просто отсутствие страха перед будущим, который позволяет человеку не суетиться, принимать мир в согласии с божественным порядком, быть способным к самостоянию в самых сложных ситуациях жизни. С другой стороны, «великая тайна» заставляет жить в постоянном страхе перед будущим, который терзает всех тиранов, и наивная иллюзия, что владение этой «великой тайной» позволило бы им поставить себя впереди мира. Выбор за человеком, ведь тираном может оказаться и тот, власть которого распространяется на целую страну, и тот, кто подчинил своей воле всего-навсего одного человека.

 

Теперь давайте признаемся, разве каждый из нас, обычный, не героический, человек, не находится всё время на границе между Зевсом и Прометем, разве мы не становимся на сторону того и другого, хотя чаще на сторону Зевса. Прометей нас учит смело смотреть на собственную судьбу, даже если стоишь над бездной, даже если вот-вот разверзнутся небеса. Хотя, как предупреждают греки, это знание может быть страшным, на нашу долю может выпасть нечто подобное судьбе Эдипа, и лучше ничего не знать. 

 

Ещё один поворот этой многовекторной (бесконечно векторной) темы, очень актуальной в наш крайне политизированный век.

 

Зевса во многом можно рассматривать как опытного политика. Вот любопытное признанье Прометея у Эсхила:  «Вы спрашивали, почему постыдно так меня калечит. Ясный дам, прямой ответ. Едва он на престоле сел родительском, распределять меж божествами начал он уделы, власти, почести: одним – одни, другим – другие. Про людское горькое забыл лишь племя» (?!).

 

…прошло два с половиной тысячелетия. И сегодня очень многие прочтут этот отрывок с покорностью «так было, так будет», не обратив внимания, что это говорит мятежный Прометей, не способный жить горбясь…

 

У Зевса острое чутьё на происходящие события  и это чутьё определяет его (всех правителей тиранического толка) ироничное отношение к обычным людям («хилым однодневкам», как в тексте Эсхила), которым не дано увидеть истинную подоплёку событий. Зевс по-своему прав, не случайно, даже Хор у Эсхила вдруг с отчаяньем говорит о всесилии Зевса и бессилье людей: «Неужто ты не видишь всё бессилье людей, уродство, хилость, Наяву сон? Цепью связан по рукам, по ногам человеческий род. Их жизнь – день! Воле людей никогда не сломить государства Зевса!». Действительно, опасно отдавать Огонь подобным «хилым однодневкам», действительно, «хилым однодневкам» не сломить «государства Зевса». Даже если: «Да, новый князь внове владеет веслом Олимпа. Новый миру дав закон, Зевс беззаконно правит. Что было великим, в ничто истлело», как признаётся Хор в трагедии Эсхила.. 

 

Прометей, в отличие от Зевса, не человек власти, всё ситуативно-изменяющееся в этом мире ему неведомо и не принимается в расчёт. Может быть, по этой причине, Прометей не в состоянии научить людей жить общественной жизнью. Протагор у Платона прямо говорит, что Зевс умнее Прометея, поскольку благодаря огню, который дал им Прометей, люди смогли поддерживать своё существование, но «им ещё не хватало уменья жить сообща», которому мог научить их только Зевс. Но если Зевс проницательней сегодня, сейчас, в эту минуту, то Прометей, может быть, в силу своего простодушия, всеведущ во все времена. 

 

Но Эсхил не был бы Эсхилом, а греческая трагедия – греческой трагедией, если бы сам трагический герой не переступал у него черту, за которой трагический выбор может оказаться просто позой. Прометей, который признаётся «грызу я сердце жалостью», сначала скатывается до того, что боль заслоняет мир вокруг, мир перестаёт существовать, а потом и до кощунственного: «скажу открыто, ненавижу всех богов. Мне за добро они воздали пытками». Такая гордыня непозволительна, поэтому вестник богов Гермес даже предупреждает «если бы Прометей победил, то стал бы невыносим». Даже Хор вдруг ужасается: «Да, да, ты твёрд. Тебя взнуздать горечь и боль никогда не смогут. Но рот твой волен чересчур. Проходит душу ужас пронзительный,  Участь твоя мне страшным-страшна. Что если море печалей Не переплыть вовек тебе? Беспощадное, злое, Несокрушимо жестокое, сердце у сына Крона»

 

Это «море печалей», которое «не переплыть вовек» заставляет не только задуматься, но и сокрушаться. Для этого и придумана греческая трагедия, чтобы не только думать, не только искать и находить выход, но и чтобы сокрушаться, когда выхода нет. Чтобы «плыть», когда «не переплыть вовек» и только тогда подчинение Судьбе станет одновременно вызовом этой самой Судьбе.

 

Но никогда не будем забывать, что Эсхил остаётся Эсхилом, и не может скатиться до уровня «социалистического реализма». Что если «море печали», которое «не переплыть» не только вызов великого, на все времена, бунтаря, но и причина его, бунтаря на все времена, односмысленности, известной спрямлённости его намерений и его поступков? Что если сказывается отсутствие «жизни как кипения», того, что всегда в избытке у Зевса? Ведь Зевс не просто бог, не просто греческий бог, он еще и типичный грек. И мы должны расслышать этот мотив в греческой трагедии, которая родилась из духа музыки, расслышать трагедию как гул и грохот, как звук и ярость, без которых она, в лучшем случае, стала бы подобием философского спора.

Осталось коснуться будущего свержения Зевса с олимпийского трона и вновь вернуться к судьбе Ио. 

 

Опасаясь гнева ревнивой Геры (кажется весь смысл её жизни, наказывать возлюбленных Зевса) Зевс превратил Ио в белоснежную корову. Согласно Эсхилу Зевс овладел Ио в облике быка уже после того, как она превратилась в корову. 

 

Гере удалось уговорить Зевса, подарить ей корову,  и она поручила тысячеглазому Аргосу Панопту, у которого было неисчислимое количество глаз, а попеременно спали только два глаза, тайно отвести её в Немейскую оливковую рощу. Зевс, в свою очередь, обратился к своему сыну Гермесу, который, кроме прочего, был богом воровства и обмана, чтобы тот спас Ио. Гермесу удалось усыпить тысячеглазого Аргоса игрой на флейте, а затем отрубить ему голову.

 

Освобождённая Ио, однако, по-прежнему оставалась в образе безмолвной коровы. Узнав о том, что Аргус обезглавлен, Гера создала страшного овода, с тем, чтобы он повсюду преследовал и жалил Ио. Только после того, как Зевс поклялся Гере (куда делась всесильность перед ревнивой женой?!), что не будет любить Ио, Гера вернула ей прежний облик. Гонимая своей несчастной судьбой, Ио странствовала по Греции, Египту, другим странам, и в своих странствиях встретила прикованного Прометея. В Египте у Ио родился сын Эпаф, который, согласно греческим сказаниям, стал царём Египта. От Эпафа ведёт начало древняя аргосская династия Персеидов, в двенадцатом колене которой родился Геракл. У Геродота Эпаф отождествляется со священным быком Асписом.

 

В поздней античности был широко распространен вариант мифа, согласно которому в Египте Ио стала богиней Исидой. По другому толкованию, она была превращена в созвездие Тельца. 

 

Выше мы говорили о том, что Ио и её сестра Адрастея воспитали Зевса. В некоторых версиях Ио отождествляется с Адрастеей, а Адрастея, в свою очередь, с Немесидой, которая наблюдает за справедливым распределением благ среди людей (греческое nemo, «разделяю) и обрушивает свой гнев (греческое neme-cab, «справедливо негодую»). Орфики видят в Адрастее воплощение «божественных, надкосмических законов». Платон говорит о круговороте душ, при котором Адрастея смыкается не только с Немесидой, но с Ананке и Дике. Согласно некоторым источникам дочерью Немесиды от Зевса была знаменитая Елена Прекрасная. Самое время вспомнить, что Немесида считалась также олицетворением судьбы, богиней, которая воздаёт людям наказанием за гордыню и несправедливость. Круг (один из кругов) замкнулся: Адрастея воспитательница Зевса, а впоследствии, в качестве Адрастеи-Немесиды-Ананке-Дике становится воплощением Судьбы (Силы), наказывающей Зевса за гордыню. В таком случае, всесильность Зевса оказывается сильно поколебленной.

 

Так и хочется вопрошать и вопрошать. Что за странные метаморфозы от Немесиды, олицетворения Судьбы, до широко популярной в Египте богини плодородия, воды и ветра, символа женственности и семейной верности. Тогда откуда это «море печалей» и «ужас пронзительный», который роднит Ио с Прометеем. Или мы что-то не понимаем, или судьба Ио разрушает все эти сложные мифологические и интеллектуальные конструкции. Как могут соотноситься несчастная судьба со справедливым негодованием (neme-cab), преследования ревнивой жены, почти такой же всесильной как её Олимпийский муж, и наказание за гордыню. Даже музыка имени Ио, несопоставима с Адрастея или Немесида, даже с Исида. Действительно, Ио, И-О, что в имени твоём, то ли тревога, то ли беззащитность, то ли что-то другое, только не всесильность греческой Немесиды и египетской Исиды. 

 

А что за странный любовный треугольник: Гера-Зевс-Ио. С Герой всё понятно. Более или менее понятно и с Зевсом, хотя почему ему пришлось изворачиваться и лгать? Но какая роль в этом треугольнике уготована Ио? Полюс слабости, без которого невозможен любовный треугольник? Ничего другого моё воображение придумать не в состоянии.  

 

Ио - действующее лицо произведений Эсхила, Херемона, Акция, Саннириона, Анаксандрида, Анаксилая. Ио – любимый сюжет изобразительного искусства различных эпох. Но такое впечатление, что ни литература, ни кинематограф, по-настоящему ещё не открыли печально-пронзительную судьбу Ио Возможно, всё ещё впереди…

 

Возвратимся к встрече прикованного, стенающего Прометея, и печальной, почти безумной от отчаяния Ио, которая, в отличие от Прометея, не рядится в тогу героя, и готова избежать собственной участи. Оба они, и Прометей, и Ио, обречены на страдания по воле Зевса, и Прометей понимает, что им обоим и «умереть –то не дано судьбой», до тех пор, «пока не рухнет Зевса всемогущество».

 

Процитирую с небольшими купюрами Эсхила:

Ио:

А разве рухнет Зевса власть когда-нибудь?

Прометей:

Тогда б возликовала ты, наверное?

Ио:

Ну да! Ну да! От Зевса стыд и боль моя.

Прометей:

Тогда узнай и радуйся? Погибнет Зевс?

Ио:

Кто ж у него отнимет скипетр владычества?

Прометей:

Сам у себя, замыслив безрассудное.

Ио:

Но как, скажи мне, если без вреда ответ?

Прометей:

Он вступит в брак и тяжело раскается.

Ио:

С богиней? Или со смертной? Иль, сказать запрет?

Прометей:

Опять вопросы? Говорить запретно мне.

Ио:

И что же: жена отнимет у него престол?

Прометей:

Да, сына в мир родит она, отца сильней.

Ио:

И отвратить не может Зевс судьбу свою?

Прометей:

Нет, если я не скину цепь кандальную.

Ио:

Кто ж против воли Зевса раскует тебя?

Прометей;

Спаситель мой из рода твоего придёт.

Ио:

Что ты сказал? Мой сын тебя от зла спасёт?

Прометей:

В колене третьем, после десяти колен»

 

Переведём дух. Неужели такое действительно, возможно? Неужели Ио всех времён и народов сможет забыть (смягчить, утешить, освободиться) свою «боль и стыд»? Неужели Зевс, сам Зевс, может столкнуться с собственной судьбой как возмездием?

 

Конечно, приятно думать, что есть в подлунном мире Адрастея-Немесида-Ананке-Дике, и рано или поздно неизбежно наступит возмездие за гордыню и несправедливость. Ещё приятнее думать, что возмездие последует, если не от самой Ио, претерпевшей столько страданий, то от её потомков.

 

Но как долго ждать! 

 

«В колене третьем, после десяти колен».