Это и не удивительно, ведь Золя обвинял правительство страны в антисемитизме, а суд в предвзятости. Публикация письма вышла Золя боком. Писателя обвинили в клевете, а в одном из парижских судов начался процесс уже по его делу. Золя вынужден был бежать в Англию. Вернуться на родину он смог лишь через год в 1899. Впрочем, в итоге писатель оказался победителем. Ведь после публикации "Я обвиняю" на сторону Дрейфуса встало французское общество. Дело бывшего офицера было пересмотрено. В 1900 он был помилован указом президента Эмиля Лубе. Примерно в то же время выяснилось, что документы, что легли в основу обвинения были фальшивыми. Полковник Анри, один из главных обвинителей покончил с собой. Майор Эстергази, очевидно, настоящий шпион, бежал из Франции.

  Мы предлагаем вам ознакомиться с текстом знаменитого письма. В том виде, в котором оно было опубликовано 114 лет назад. 

Письмо господину Феликсу Форе, президенту республики

Господин Президент,

Позвольте мне, в благодарность за доброжелательный прием, который был оказан Вами однажды, побеспокоиться о сохранении Вашей славы и сказать, что Ваша звезда, такая, до недавнего времени, счастливая, может быть опорочена не смывающимся пятном позора.

Напрасно подлые клеветники пытались навредить вам - вы покорили сердца. Вы, появились, озаренный сиянием, в разгар всенародного праздника по случаю заключения франко-русского союза, и сейчас готовитесь возглавить триумфальное завершение нашей Всемирной выставки, которая увенчает век труда, истины и свободы. Но каким ужасным пятном на вашем имени - я едва не сказал «правлении» - стало гнусное дело Дрейфуса! Недавно Военный трибунал, следуя приказу, осмелился оправдать Эстерхази, что является высочайшим оскорблением таких понятий как «истина» и «правосудие». И отныне необратимо на лице Франции останется след грязной пощечины, а история запомнит, что именно во время вашего правления было было совершено такое общественное преступление.

Раз уж они осмелились - я осмелюсь тоже. Я обещал рассказать правду, и расскажу ее, раз уж правосудие, на рассмотрение которого было передано дело, не сделало этого полностью и ничего не утаивая. Мой долг - высказаться, чтобы не стать участником заговора. Я не хочу, чтобы по ночам меня неотступно преследовал призрак невинно осужденного, в страшных мучениях искупающего преступление, которое он не совершал.

Преисполненный возмущением, которое может испытывать честный человек,  я именно к вам, господин Президент, обращаю слова правды. Я убежден, что вы просто ее не знаете, ведь ваша порядочность сомнений не вызывает. Да и перед кем еще я могу изобличить сброд истинных злодеев, как не перед вами, верховным судией страны?

***

Прежде всего я скажу правду о судебном разбирательстве и приговоре Дрейфуса.

Злосчастный человек, который затеял дело и направлял его - это подполковник Дюпати де Клам, в то время - простой майор. Все в деле Дрейфуса связано с этой личностью, и до конца мы все узнаем о ней лишь тогда, когда правдивое следствие точно выявит деяния этого господина и установит меру его ответственности. Он действовал очень сумбурно и сложно; будучи охваченным романтическими интригами, он довольствовался приемами бульварных романов: украденные бумаги, анонимные письма, свидания в безлюдных местах, загадочные дамы, приносящие по ночам вещественные доказательства. Именно он придумал надиктовать Дрейфусу бордеро, именно ему принадлежала идея наблюдать за подозреваемым, поместив его в комнату из стекла, именно его описывает  комендант Форцинетти в момент, когда он фонарем внезапно осветил лицо спящего заключенного, чтобы уловить приметы совести, обремененной преступлением, в испуге внезапного пробуждения. Я не буду говорить обо всем: ищите и найдете. Я просто заявляю, что майор Дюпати де Клам, которому, как юристу, было поручено вести следствие по делу Дрейфуса, является, по очереднсти и по тяжести ответственности, главным виновником страшной судебной ошибки.

Уже в течение некоторого времени бордеро находилось в руках полковника Сандера, начальника службы разведки, умершего вследствие охватившего его общего паралича. В отделе происходили «утечки», пропадали бумаги, как пропадают и сегодня, — и пока искали автора бордеро,  заранее мало-помалу сложилось мнение, что этим автором мог оказаться только офицер штаба и артиллерист: двойная ошибка, которая свидетельствует о религиозному том, насколько поверхностно изучалось бордеро, поскольку вдумчивое чтение бумаги показывает, что речь может идти только о пехотном офицере. Поиски проводили внутри ведомства, сверяли почерки, это было «внутренним делом»: предателя нужно было застать врасплох и исключить из круга. И (я вовсе не хочу пересказывать здесь уже известную историю, но все же) майор Дюпарти де Клам выходит на сцену как только подозрение падает на Дрейфуса. Начиная с этого момента он буквально  изобретает  дело Дрейфуса, это теперь уже его собственное дело, он берется за то, чтобы запутать «изменника» и привести его к сложному признанию. Конечно, в деле фигурируют еще такие люди, как генерал Мерсье, человек весьма заурядного ума, есть еще начальник штаба генерал Буадефр, который, кажется, поддался своим клерикальным пристрастиям и и помощник начальника штаба генерал Гонз, который легко мог договориться с собственной совестью. Но в основе всего на начальном этапе лежит именно деятельность майора Дюпати де Клам, который всех увлекал за собой, гипнотизировал, поскольку увлекался спиритизмом, оккультизмом и разговаривал с духами. Невозможно описать все испытания, которые выпали по его вине на долю несчастного Дрейфуса, все ловушки, в которые он хотел загнать обвиняемого, ложные допросы, чудовищные выдумки и прочие плоды больного воображения.

О! Начало дела кажется кошмаром каждому, кто знает его истинные детали! Майор Дюпати де Клам берет Дрейфуса под стражу, заключает его в одиночную камеру. Затем он отправляется к мадам Дрейфус, терроризирует ее, говорит, что если та что-то расскажет - больше не увидит своего мужа. А в это время несчастный узник сходит с ума и вопит о своей невиновности. Следствие же, прямо как в XV веке, ведется в тайне, осложняясь отчаянными уловками, базирующимися на почти детском обвинении, этом глупом бордеро, которое являлось свидетельством не только измены, но и бесстыдного мошенничества, особенно, если учесть, что выданные тайны почти не представляли ценности. Я подчеркиваю это потому, что именно здесь кроется корень настоящего преступления, которое, будто болезнь, поразило Францию — отказа в правосудии. Мне хочется дать ясно понять, как стала возможной судебная ошибка, как она родилась вследствие махинаций майора Дюпати де Клама, как мог генерал Мерсьер и генералы Буадефр и Гонз повестись на нее, как могли взять ответственность за эту ошибку, как смогли они, позднее, выдавать ее за святую истину, истину, которая даже не обсуждается. Изначально их действия были обусловлены лишь небрежностью и несообразительностью. Затем они, вероятно, поддались религиозному фанатизму своей среды и предрассудкам, связанным с чувством солидарности. Все это и толкало их на глупости.

Но вот перед трибуналом, проходящим при закрытых дверях, предстает Дрейфус. Изменник мог бы даже открыть врагу границы страны и привести германского императора к подножию собора Нотр-Дам, но и в этом случае слушание дела не было бы проведено в обстановке большей секретности и таинственности. Страна скована ужасом, люди шепотом обсуждают ужасные факты и чудовищные измены, заставляющие негодовать многие поколения, народ готов принять любое решение.  Самая суровая кара будет слишком мягкой для обвиняемого, французы единодушно будут порицать его, и потребуют чтобы осужденный до конца дней своих томился на морской скале, терзаемый угрызениями совести. Неужели есть невыразимые, опасные вещи, способные «разжечь пожар» в Европе, и о которых, в связи с этим, нужно говорить именно за закрытыми дверьми? Нет! Там, в застенках, есть только романтические и безумные фантазии майора Дюпати де Клама. Все это было устроено только для того, чтобы скрыть от посторонних глаз несуразицу бульварных романов. И чтобы в этом убедиться - достаточно изучить заключительный акт обвинения, прочитанный на суде.

О, это ничтожное обвинение! Осудить человека на основании такого обвинения - это верх несправедливости. Ручаюсь, что любому порядочному человеку, который прочтет такое обвинение, станет нехорошо от возникшего негодования и возмущения при мысли о тяжком наказании, постигшем узника Дьявольского острова. Дрейфус говорит на нескольких языках - преступление; среди его вещей не нашли никаких компрометирующих документов - преступление, время от времени он ездит в свою родную страну - преступление; он трудолюбив и любознателен - преступление; он держится спокойно - преступление; он нервничает - преступление. А наивные формулировки, а утверждения, основанные на пустом месте! Нам говорили о четырнадцати главных пунктах обвинения, но, в конечном счете, все они сводятся лишь к одному — бордеро. И тут мы узнаем, что, оказывается, эксперты сначала не имели единого мнения на этот счет и что на одного из них, г-на Гобера, начальственно прикрикнули, потому что он позволил себе мыслить в «неверном» направлении. Говорили также, что на процессе Дрейфуса выступали 23 офицера. Пока что протоколы допроса нам неизвестны, но ясно, что все эти они не могли выступить против обвиняемого; важно заметить, кроме того, что все свидетели без исключения служат в Военному ведомстве, то есть дело решалось в самых узких кругах, нужно помнить об этом: начальство учинило процесс, затем судебное разбирательство, а совсем недавно и второй суд.

В результате, остается одно лишь бордеро, на счет которого мнения экспертов разошлись. Говорят, что в совещательной комнате судьи уже склонялись к тому, чтобы вынести оправдательный приговор. И теперь ясно, почему так упорно, пытаясь оправдать обвинительный приговор, утверждают о существовании секретной бумаги, доказывающей вину осужденного; бумаги, которую даже невозможно показать; бумаги, которая придает всем действиям легитимность, которой мы все должны поверить,как незримому, непознаваемому божеством! Я отрицаю существование такой бумаги, я отрицаю это всем своим существом! Какая-нибудь дурацкая бумажонка, да, возможно, - записка, где упоминаются любовницы и какой-то господин Д., ставший чересчур требовательным: возможно, чей-то муж, решивший, что ему не достаточно щедро заплатили за супругу. Но  документ, касающийся обороны страны, вынесение которого на суд повлекло бы за собой объявление войны уже на следующий день... Нет и еще раз нет! Это ложь. Ложь тем более гнусная и циничная, что лгуны врут безнаказанно и мы не можем уличить их в этом. Они приводят в смятение народ Франции, прячутся за этим народным неспокойствием, заставляют молчать, одурманивая сердца и извращая души. Я не знаю более тяжкого гражданского преступления.

В этом, господин Президент, заключаются факты, объясняющие нам, каким образом могла быть совершена судебная ошибка. Нравственные выводы, достаток Дрейфуса, отсутствие мотивов, его беспрестанные заявления о своей невиновности окончательно убеждают в том, что осужденный стал жертвой больного воображения майора Дюпати де Клама, пропитанной духом клерикализма среды, в которой он находился, и травли «грязных евреев», которая позорит наш век.

***

Теперь мы подходим к делу Эстерхази. Прошло три года, но многие по-прежнему пребывают в глубоком потрясении и тревоге, и, потеряв покой, продолжают искать, убеждаясь в невиновности Дрейфуса. 

Я не стану рассказывать историю о том, как у г-на Шерера-Кестнера возникли сомнения, и как эти сомнения переросли в уверенность. Но пока он тщательно добирался до истины, важные события произошли в самом штабе. Полковник Сандер умер, должность начальника контрразведки занял подполковник Пикар. Однажды при исполнении Пикаром своих служебных обязанностей,  в его руки попала телеграмма, отправленная на имя майора Эстерхази агентом одной иностранной державы. Его прямым долгом было начать  расследование. Совершенно точно можно сказать, что подполковник Пикар никогда не действовал наперекор воле своих начальников. Он поведал им о своих подозрениях, сначала генералу Гонзу, затем генералу де Буадефру, затем генералу Бийо, сменившему генерала Мерсье на посту военного министра. Вызвавшее столько разговоров досье Пикара никогда не было ничем иным, как досье Бийо, то есть речь идет о досье, подготовленном подчиненным для министра, и которое все еще должно находиться в военном ведомстве. Следствие велось с мая по сентябрь 1896 года, и можно утверждать довольно точно, что генерал Гонз был убежден в виновности Эстерхази, а генералы де Буадефр и Бийо не ставили под сомнение, что бордеро написано его почерком. К этому выводу пришел Пикар в своем расследовании. Но смятение было большим, поскольку приговор Эстерхази необратимо влек за собой необходимость в пересмотре дела Дрейфуса, а это было как раз то, чего ведомство не хотело допустить любой ценой.

Должно быть, господин Бийо пребывал в большом психологическом волнении. Обратите внимание на то, что генерал был новым человеком в ведомстве, и он был полностью свободен свершить правосудие. Но он не осмелился, возможно, испугавшись общественного мнения, а также, конечно, из страха выдать своих сослуживцев - генерала де Буадефра, генерала Гонза, не считая других  подчиненных. Также это был, что называется, недолгий миг борьбы между его совестью и тем, в чем заключалось, по его мнению, служение военному интересу. И когда это мгновение прошло, действовать было уже поздно. Бийо ввязался в игру, пошел на компромисс с совестью. С этого момента его ответственность за содеянное только возрастала, он взял на себя преступление других, он был столь же виновен, сколько и они, или даже более виновен, чем они, потому что был уполномочен свершить правосудие, но ничего не сделал. Поймите это! Вот уже год, как генерал Бийо, как и генералы де Буадефр и Гонз знают, что Дрейфус невиновен, но они хранят эту  тайну! И эти люди спят вполне спокойны, у них есть жены и любимые дети, которых они любят!

Подполковник Пикар исполнил долг честного человека. Во имя правосудия он ходатайствовал перед начальниками. Он даже умолял их, он объяснял им, на сколько политически недальновидным было решение откладывать окончательный приговор, ведь тучи сгущались и гроза обязательно должна была грянуть, как только бы правда вышла наружу. Позднее о том же говорил генералу Бийо господин Шерер-Кестнер, призывая из соображений патриотизма взять дело в свои руки, чтобы ситуация, и так грозившие обернуться общественным бедствием, не ухудшилась еще сильнее. Нет! Преступление уже совершилось, и штаб уже не мог его признать. И вот подполковника Пикара отправляют со служебным поручением, отправляют все дальше и дальше, пока он не очутился в Тунисе, где однажды, его командируют на дело, в ходе которого Пикар вполне мог бы быть убит, в те самые места, где нашел свою смерть маркиз де Морес. Это не была опала, генерал Гонз поддерживал с подполковником дружескую переписку. Просто это был один из тех секретов, в которые лучше не проникать.

А в Париже тем временем правда неминуемо выходила наружу и мы знаем, как разразилась гроза, которую так ждали. Господин Матье Дрейфус объявил майора Эстерхази настоящим автором бордеро как раз в тот момент, когда господин  Шерер-Кестнер готовился вручить хранителю печати прошение о пересмотре дела. Именно так впервые в материалах начинает фигурировать майор Эстерхази. Свидетели рассказывают, что в первую минуту он совершенно потерял самообладание, готов был наложить на себя руки или совершить побег. Затем он внезапно берет дерзостью и поражает весь Париж враждебностью своего мнения. Дело в том, что ему пришли на помощь: им получено было получено анонимное письмо, в котором ему рассказали о намерениях его врагов, а одна загадочная дама решилась  доставить ему среди ночи бумагу, выкраденную в штабе, которая должна была спасти его. Тут без труда я угадываю почерк подполковника Дюпати де Клама, его богатого на выдумки воображения. Его детище — «виновность Дрейфуса» — оказалось под угрозой, и он, конечно, решил спасти свой труд. Пересмотр дела означал бы крушение такого экстравагантного и трагичного романа, отвратительная развязка которого разыгрывается на Дьявольском острове! Этого допустить он никак не мог. Поэтому подполковник Пикар и подполковник Дюпати де Клам  начинают борьбу против друг друга, один – без маски, другой — скрывая лицо, и оба они вскоре предстанут перед гражданским судом. По сути дела, защищается все тот же штаб, не желающий признать свое преступление, час от часу все больше тонущий в мерзости.

В изумлении мы задаем себе вопрос: кто же защищает Эстерхази? В первую очередь это, конечно, держащийся в тени подполковник Дюпати де Клам, который создал страшную машину и который управляет ею. Его почерк выдают  нелепые средства, которыми он руководствуется. Также это генерал де Буадефр, генерал Гонз и сам генерал Бийо, которые вынуждены добиваться оправдания майора и не могут допустить признания невиновности Дрейфуса, ведь в таком случае Военное ведомство подвергнется общественному порицанию. В результате этой удивительной ситуации подполковник Пикар, единственный честный человек, исполнивший свой долг, становится жертвой, которую осмеивают и наказывают. О, правосудие! Безнадежное отчаяние сковывает мое сердце. Доходит до того, что его называют фальсификатором и обвиняют в том, что он  сам сочинил телеграмму, чтобы подставить  Эстерхази. Великий боже! Зачем? С какой целью? В чем мотив? Может быть, его подкупили евреи? Самое веселое в истории то, что подполковник Пикар был антисемитом. Да! Мы присутствуем на этом постыдном спектакле, действующие лица которого, погрязшие в долгах и зле, выставляются невинными агнцами и нападают на честного человека, жизнь которого - воплощение порядочности! Когда общество падает столь низко - оно начинает разлагаться.

В этом, господин Президент, заключается суть дела Эстерхази: дело преступника, которого решили оправдать. Вот уже в течение двух месяцев мы час за часом следим за развитием этой комедии. Я пытаюсь быть кратким и излагаю  лишь суть событий, о которых, ничего не выпуская, когда-нибудь расскажут страницы истори. Мы видели, как генерал де Пелье, а вслед за ним майор Равари произвели злодейское дознание, в ходе которого подлецы честными людьми, а честные люди — подлецами. А затем был собран военный суд.

***

Могли ли мы надеяться, что военный трибунал обжалует решение, вынесенное ранее другим трибуналом?

Я не говорю даже о составе судей на процессе. Не обуславливает ли покорность дисциплине, которая буквально в крови военных людей,  надежду на справедливый приговор? Говоря «дисциплина», мы подразумеваем «повиновение». Раз уж даже военный министр, очень значимое лицо, публично  объявил о необратимости приговора, возможно ли, чтобы военный суд мог отменить его? Даже с точки зрения военной иерархии это совершенно не возможно. Своим выступлением генерал Бийовнушил судьям, что они должны выносить разговор без долгих рассуждений, как солдаты, идущие в сражение. Их предвзятого мнение, которого все они придерживались, было таковым: «Дрейфус был осужден за измену военным судом, следовательно, он виновен, и мы, военные судьи, не можем оправдать его; вместе с тем, мы знаем, что признать Эстерхази виновным значит оправдать Дрейфуса». И ничто не могло изменить ход рассуждений судей.

Они вынесли несправедливый приговор, который теперь отягощает действие любых  военных судов, и который, отныне, ставит под сомнение любые их решения. Допустим, в первый раз судьи оказались некомпетентными, но во второй раз преступный умысел судей очевиден. Их может извинить лишь то обстоятельство, что высшее начальство объявило приговор суда не подлежащим обсуждению, если хотите – божественным, не поддающимся пересмотру»простыми смертными». Подчиненные не могли идти против чести армии. Конечно, это в том случае, если речь идет о воинстве, которое при первой опасности возьмется за оружие, защитит французскую землю от врага, это воинство - весь французкий народ, к которому мы испытываем уважение и почитание. Но речь не идет о  воинстве, о достоинстве коего мы печемся, стремясь к торжеству правосудия. Беспокоятся о тех, в чью власть мы попадем, быть может, завтра. Но целовать ради этого эфес шпаги? Боже! Нет!

Я уже показал, что дело Дрейфуса стало внутренним делом Военного ведомства, офицер которого был объявлен изменником своими сослуживцами из штаба и осужден по настоянию высших чинов штаба. Еще раз подчеркну, что его оправдание означает признание вины начальством. Вот почему ведомство всеми возможными средствами  (газетной  шумихой, ложными сообщениями, пользуясь своим  влиянием) пыталось оправдать Эстерхази и тем самым вторично погубить Дрейфуса. Республиканскому правительству следовало бы провести чистку в своем иезуитском приюте, как называет Военное ведомство сам генерал Бийо. Где он, сильный и патриотично настроенный кабинет министров, который осмелится все перестроить и обновить? Я знаю многих французов, которые  боятся возможной войны, потому что знают, какие люди ведают национальной обороной. Место, в котором  вершится судьба Отчизны, превратилось в скопище подлых интриганов, сплетников и казнокрадов. Многие испытали ужас, когда дело Дрейфуса, «грязного еврея», принесенного в жертву, обнажило страшную правду. О! Какое изобилие глупости и бредней, низких полицейские приемов, самоуправства чинов, попирающих волю народассылаясь на высшие интересы государства и правосудия!

Они совершили преступление  тогда, когда прибегли к услугам продажных газет, когда попытались смутить совесть народа и тех, кто ждет возрождения Франции благородной, стоящей во главе свободных и справедливых народов. Они совершают преступление, попирая общественное мнение, ложью доводя народ до исступления. Они совершают преступление, когда искажают сознание простого люда и бедноты, порождают нетерпимость, пользуясь разгулом антисемитизма, который погубит великую Францию — родину «Прав человека», если она не сможет победить его. Они совершают преступление, под видом патриотизма разжигая ненавистиь, наконец, они совершают преступление, превращая военщину в современного бога, в то время как все лучшие умы трудятся ради будущего торжества истины и правосудия.

Эта истина и правосудие, к которым мы так стремимся, удручают нас, когда мы видим их извращенными и оскверненными. Полагаю, господин Шерер-Кестнер, теперь испытывает угрызения совести, ведь он не проявил должной решимости в тот день, когда в сенате, не высказал всю правду, не искоренил зло. Господин Шерер-Кестнер, человек честный и порядочный, полагал, что истина не нуждается в доказательствах, тем более что представляется очевидной. За свою простодушную веру он и был так жестоко наказан. То же самое случилось с подполковником Пикаром, который из чувства благородного достоинства не пожелал предать огласке письма генерала Гонза. Эта щепетильность тем более делает ему честь, ведь пока он беспрекословно подчинялся дисциплине, вышестоящие офицеры обливали его грязью и даже сами возбудили против него оскорбительное следствие. То есть имеются две жертвы, два порядочных человека, положившихся на волю Бога, в то время как и дьявол не сидел сложа руки. В отношении подполковника Пикара суд тоже повел себя гнусно: сначала - публично обвинил его во всех грехах, а затем, когда свидетель попытался спасти свою честь, назначил закрытое заседание. Я считаю, что это тоже нарушение и оно подымет всеобщее возмущении. Вне всяких сомнений, военный суд имеет странное представление о правосудии.

Такова истина, господин Президент, и она бросает тень на годы Вашего правления. Я полагаю, что Вы не могли повлиять на ход дела, ведь вы сами стали заложником  конституции и окружающих Вас людей. Однако долг порядочного человека требует Вашего вмешательства, и вы, я думаю, не преминете его исполнить. Я ни на минуту не усмонился в победе правого дела. Я вновь повторяю: истина восторжествует и ничто не в силах остановить ее. Только теперь начинается настоящее дело Дрейфуса, ведь лишь теперь четко обозначились позиции противоборствующих сторон: с одной стороны - виновные, не желающие того, чтобы на их темное дело был пролит свет, с другой стороны — жаждущие правды, готовые пожертвовать ради этого собственной жизнью. И я снова повторю то, о чем говорил ранее: когда правду хоронят под землей, она набирает там такую силу, и в один прекрасный день происходит мощнейший взрыв. И если мы не подготовимся должным образом, то немного позднее взрыв обязательно раздастся. 

***

Но мое письмо получилось длинным, господин Президент, и пора его заканчивать.

Я обвиняю подполковника Дюпати де Клама в том, что он совершил тяжкий проступок, допустив судебную ошибку (хочется верить, по неведению), и в течение трех лет отстаивал справедливость своего заблуждения, пускаясь на самые нелепые и преступные махинации.

Я обвиняю генерала Мерсье в том, что он явился, по меньшей мере - по слабости рассудка, сподвижником одного из величайших беззаконий столетия.

Я обвиняю генерала Бийо в том, что он, располагая бесспорными доказательствами невиновности Дрейфуса, скрыл их, нанеся ущерб обществу и правосудию, руководствуясь политическими соображениями и пытаясь спасти скомпрометировавшее себя верховное командование.

Я обвиняю генерала де Буадефра и генерала Гонза в том, что они стали соучастниками того же преступления, один, по всей видимости, в силу своей приверженности церкви, другой — подчиняясь чувству коллективной ответственности, благодаря которой Военное ведомство превратилось в непорочную, неприкасаемую святыню.

Я обвиняю генерала де Пелье и майора Равари в том, что они произвели преступное расследование, чудовищно пристрастное, непревзойдённое по дерзости судебным заключением последнего.

Я обвиняю трех экспертов-графологов, сьёров Бельома, Варикара и Куара в составлении лживого и мошеннического заключения, если только врачебной экспертизой не будет доказано, что они страдают изъяном зрения и умственной неполноценностью.

Я обвиняю Военное ведомство в том, что оно вело на страницах газет, в частности таких, как «Эклер» и «Эко де Пари», омерзительную кампанию, направленную на то, чтобы ввести общественность в заблуждение и отвлечь внимание от ошибок ведомства.

Я обвиняю, наконец, первый военный трибунал в нарушении закона и осуждении обвиняемого на основании утаенной улики, и трибунал второго созыва в том, что он закрыл на это глазае и умышленно оправдал заведомо виновного человека, нарушив правовые принципы.

Выдвигая перечисленные обвинения, я осознаю, что мне грозит применение статей 30 и 31 Уложения о печати от 29 июля 1881 года, предусматривающего судебное преследование за диффамацию. Я сознательно отдаю себя в руки правосудия.

Что же касается людей, против коих направлены мои обвинения, я не знаком с ними, никогда их не видел и не питаю лично к ним злобы или ненависти. Для меня они всего лишь  воплощение общественного зла. И шаг, который я предпринял, есть лишь мера, направленная на ускорение торжества истины и правосудия.

У меня есть лишь одно желание, желание осведомленности, ради человечества, столько страдавшего и заслужившего право на счастье. Мое гневное послание - только крик моей души. Пусть же осмелятся вызвать меня в суд присяжных, и пусть разбирательство состоится при широко открытых дверях!

 Я жду.

Мое глубочайшее почтение, господин Президент.

Перевод Огородниковой Алены

Diletant.Ru