Отношение Достоевского к Германии и к немцам было двойственным. Он часто приезжал в Германию, с удовольствием ходил в Дрезденскую галерею, шедеврами которой восхищался. В Дрездене Достоевский прожил, в общей сложности, два с половиной года. Здесь в сентябре 1869 года родилась его дочь Люба. Какое-то время писатель жил также в Хомбурге, Баден-Бадене, Висбадене, Бад-Эмсе, но сюда его приводила, главным образом, пагубная страсть к игре. И не случайно в романе "Игрок" Достоевский дал немецкому городку, в котором происходит действие, многозначительное название Рулетенбург. Это собирательный образ - и весьма отрицательный. Впрочем, приходя из казино, Федор Михайлович садился за очередной роман: нужны были деньги.

Даже к Дрездену, где казино не было и Достоевскому неплохо работалось (здесь писался роман "Бесы"), он относился без особого восторга. Хотя воздух здесь "удивительный", но в целом "довольно жутковато", - жаловался он в одном из писем из саксонской столицы. "Скучно", "скука", - эти слова часто встречаются в его письмах.  Такое состояние во многом объясняется тем, что среди немцев у Достоевского практически не было знакомых. Он читал почти исключительно русские газеты и журналы, плохо знал немецкий язык, мало интересовался немецкой литературой и культурой. Скажем, Ницше (Friedrich Nietzsche), к идеям которого писатель часто обращался в своих книгах и с которыми полемизировал, жил всего в часе езды от Дрездена, но Достоевский об этом и знать не хотел. А между тем, Ницше относился к Достоевскому с огромным уважением и считал его великим знатоком человеческой психологии, "единственным психологом, у которого можно было чему-либо научиться".

Культура вчерашнего дня

Немецкую (или даже шире - западноевропейскую) культуру писатель воспринимал как культуру вчерашнего дня, ушедшую в прошлое. Современная ему Германия, как и остальная Европа, виделась Достоевскому сплошь меркантильной, мелочной, эгоистичной, потерявшей веру в бога и высокие идеалы, пошлой и посредственной, грозящей гибелью "мировой духовности". Такой предстает она в его письмах, романах, "Дневнике писателя". Разумеется, тут играли роль не только отчужденность и одиночество, бывшие непременными спутниками писателя во время его пребывания в Германии, но и его, как правило, весьма скудный быт. В Висбадене, например, работая над первой главой "Преступления и наказания", Достоевский, проигравшийся до копейки, в какие-то дни сидел только на чае и хлебе. Бедность заставляла унижаться, и писатель очень болезненно реагировал на презрительное отношение окружающих, принимая его за презрение к бедности вообще.

Улица Достоевского в Грейфсвальде - одна из многих в ГерманииНесколько лет назад во Франкфурте вышла книга "Dostojewski in Deutschland" ("Достоевский в Германии"). Ее автор, известный немецкий биограф писателя Карла Хильшер (Karla Hielscher), подчеркивая, что "постоянные раздраженные жалобы Достоевского на то, что немцы никогда его не понимают, были связаны с его весьма слабым немецким", пишет о своеобразной "мести" Федора Михайловича.

Такими же "непонимающими", ломающими язык, как ему самому приходилось ломать его в Германии, предстают немцы в романах Достоевского. Примеров можно привести великое множество. Ломаная речь, искаженная до карикатурности, - типичный прием изображения немцев и в "Крокодиле", и в "Преступлении и наказании", и во многих других книгах.

"Ганц фортепьян ломаль..."

С каким удовольствием вкладывает, например, Достоевский в уста Катерины Ивановны в "Преступлении и наказании" такие слова: "Заметили ли вы, Родион Романович, раз навсегда, что все эти петербургские иностранцы, то есть главное - немцы, которые к нам откудатова-то приезжают, все глупее нас!" Этой тираде предшествует очень колоритный монолог хозяйки борделя Луизы Ивановны, "очень полной и багрово-красной,.. очень пышно одетой, с брошкой на груди величиной с чайное блюдечко".  Она тараторит, как пишет Достоевский, "точно горох просыпали, с крепким немецким акцентом": "…Никакой, никакой шкандаль… Они совсем пришоль пьян и потом опять три путилки спросил, а потом один поднял ноги и стал ногом фортепьян играль, и это совсем нехорошо в благородный дом, и он ганц фортепьян ломаль…Фуй-фуй-фуй!" И так далее, и тому подобное.

Гротескность всех этих мягких "л" (шкандаль, пришоль), неверное употребление падежей, рода и числа, то и дело выскакивающие немецкие слова ("ганц", а позже в этом слишком длинном для цитирования монологе - "зейн рок изорваль", "манн мусс штраф платиль") говорят сами за себя. Немцев можно и нужно высмеивать, - считал Достоевский и мастерски использовал для этого чудовищный псевдонемецкий волапюк. Впрочем, Луиза Ивановна - еще весьма безобидный образ. Много хуже немецкие филистеры в "Игроке", "Униженных и оскорбленных", чиновник Блюм в "Бесах"... Да и в "Преступлении и наказании" отрицательных персонажей такого рода хватает. Скажем, некий Иван Иванович Клопшток не заплатил Сонечке за шитье "полдюжины голландских рубах".

Памятник Достоевскому в ДрезденеНо неужели мы не найдем в творчестве великого писателя ни одного более или менее симпатичного немца? Найдем. Сразу в нескольких его романах появляются немецкие врачи - добрые, любезные, всегда готовые помочь, бескорыстные, благородные и честные. Этот тип русского немца, описанный с ироничной теплотой, мы находим в "Идиоте", "Братьях Карамазовых", "Дневнике писателя". Он явно списан с натуры: домашним врачом Достоевского на протяжении многих лет был немец Яков фон Бретцель. Это был, пожалуй, единственный немец, с которым Достоевский был близко знаком и достаточно тесно общался. Может быть, дело именно в том, что других он не знал?..

Ефим Шуман

Deutsche Welle