Партия была не из легких,  и местные тромбонисты, в составе полутора человек,  разбежались как бильярдные шарики. Так как речь шла о симфонической сказке русского композитора  С. Прокофьева «Петя и Волк», дирижер Инджи Оздил (İnci Özdil) решила дать сольную партию украинцу. Типа, он лучше выдаст характер. Виталик не подкачал, после концерта все ходили под впечатлением его «канонады». Все, даже администрация. И все-таки, даже под «впечатлением» они не переставали «сокрушаться», что у Виталика нет консерваторского образования!  И, как жаль, что из-за этого на "kadro" он вряд ли попадет. А кто будет в дальнейшем играть такие партии на тромбоне, они не задумывались.

Действительно, Виталик имел только диплом музыкального училища. Когда я спросил, почему же он не поступал в консерваторию, он рассказал мне такую историю: в те далекие солнечные времена нашей юности, когда все мы жили как разнокалиберные кильки в теплой бочке под названием Советский Союз, один веселый парень из Украины решил отметить свой предпоследний, седьмой экзамен в консерваторию.(«Почему же так много?» –  спросите Вы, – «в другие Вузы – после трех экзаменов – получай студенческий!»  А вот так, дорогой читатель!  В консерваторию поступать – это вам не грецкие орехи щелкать, восемь экзаменов, пожалуйста!) Так вот, этот веселый парень бурно «отметил» свой седьмой экзамен со своим не менее веселым приятелем. А на утро их разбудило осуждающее щебетание птиц. Сначала они, пробуждаясь от вязкого сна, были заняты задаванием друг другу «ритуальных» вопросов типа: «Э! А что вчера было?!», поэтому ничего не поняли. Позже до них дошло значение осуждающего щебетания. Птицы, сидевшие на ветках за окном, качали головками и говорили: «Чик-чирик! Ай-яй-яй! Двенадцать часов дня! Пролетел ты, паренек, как фанера над Парижем! Не видать тебе, парень, консерватории как своих ушей!» Веселый парень просто-напросто опоздал на восьмой заключительный экзамен.  Естественно, героем этой сказки был Виталий.

Отсутствие консерваторского диплома делало Виталия аутсайдером в списке претендентов на "kadro". И это в то время, когда я несколько месяцев уже докучал дирижерше своими приставаниями типа: «а когда Вы думаете включить меня в список солистов? А давайте сыграем Es-dur-ный Листа (фортепианный концерт №1 Ференца Листа)? А может Des-dur Прокофьева (фортепианный концерт №1  С. Прокофьева)?» На такие «домогательства» с моей стороны она отвечала, мол, нет тромбонистов, не каждый сыграет… А тут же рядом ходил Виталик, который мог дать любому местному тромбонисту фору и ждал решения своей участи.

Но вскоре я «повзрослел» и начал понимать, в чем дело. Дело было не в трудности тромбоновых соло (в конце концов Прокофьевские тромбоновские партии не идут ни в какое сравнение с «апокалипсическими» соло в «Тангейзере» (Tannhäuser) Рихарда Вагнера),  а в том, что турецкие музыкальные чиновники не хотели признавать бесспорное преимущество советской музыкальной школы,  так называемого «эколь совьетик». Типа, как это так, значит, какой-то русский (под этим словом подразумевается вся советская рать) "yabancı", приехавший без гроша, ждущий зарплаты, как манны небесной, позабыв о благодарности, еще и собирается солировать перед нами?! Да еще гонорары в тройном размере?» (Зарубежным солистам государство в Турции выплачивает гонорары в тройном размере, нежели местным, но, желательно, чтобы солисты были из Европы или Америки, а не из СНГ. Эта часть закона, конечно, не писанная). В то время, как местных кадров, подучившихся «в Парижах» или за океаном и локомотивом на сцену не потащишь. А когда и вытащишь, они начинают играть полудетские концерты Моцарта, Ридинга, и.т.д., после чего, возомнивши невесть что, на афишах и брошюрах требуют объявлять себя только как «всемирно известного» такого-то. Ни разу за девять лет прибывания в Турции я не услышал такие произведения, как Второй скрипичный концерт Паганини со знаменитой «Кампанеллой», или фортепианный «Променад-концерт», виолончельный «Симфоник-кончертант» Прокофьева в исполнении турецких солистов.

В результате нежелания видеть на сцене «советских» (среди них еще и просачиваются наглые «азери»), и неумением играть самим, в концертной жизни Анталии часто появлялись «солистчики» среднего пошиба, но зато из Европы. Так, однажды «засияла новая звезда» из Австрии Кристофер Гзажа-Загер (Christopher Czaja-Sager). Разрекламированный как ученик А. Бренделя и «всемирно известный интерпретатор Баха», Гзажа-Загер собирался играть баховский же концерт f-moll (фа минор). Я обрадовался, было, приготовился соприкоснуться со строго-академической музыкой барокко, как на сцене появился Дед Мороз…(!). Вернее, Санта Клаус, если учитывать, что перед нами были европейцы. Дело шло к Новому Году, и, оказалось, друг солиста, приехавший с ним, решил поздравить его прямо на сцене. Мы немного опешили: зачем было эту почти «семейную сцену» разыгрывать в концертном заде, перед зрителями? Как будто бы засмущавшийся солист, получив свои подарки, наконец, сел за рояль. И мы, вместо великой, почти абстрактной музыки Баха, услышали сахарно-слащавые интонации Шопена. То есть, он играл Баха, но так, как будто этот Великий муж переместился из семнадцатого века в девятнадцатый, стал приторным напомаженным мальчиком, влюбившимся в Жорж Санд, и теперь мечтающем только о том, как бы, взявшись за руки, убежать за горизонт, к закату солнца, и там всматриваться в ее глаза, причем долго-долго. Такая кощунственная интерпретация возмутила даже видавшего виды на ресторанных сценах Давида, и он предположил, что перед нами – «голубые».

Но вернемся в наш бренный музыкальный мир. Наши с Давидом «домогательства» насчет концертов с оркестром однажды дали свои плоды. Нас – Джалола, Давида и меня вызвали к директрисе Инджи-ханум.  Там сидел весьма противный персонаж, бухгалтер Ильяс Чопур (İlyas Çopur). Оказалось, эту «офисную крысу» посетила «гениальная» идея: раз мы, "yabancı", хотим солировать, и государство выплачивает иностранцам в три раза больше, а остальные оркестранты нуждаются в деньгах, сидят на дотации мэрии и ждут кадро, так быть посему: пусть "yabancı" солируют с оркестром, а выплаченные государством деньги пойдут «на нужды оркестрантов». Так сказать, Богу – богово, а кесарю – кесарево. Нам он собирался выплатить около трети гонорара.  Весь оркестр аплодировал этой идее, они всегда говорили, что между нами разница «только в паспортах». А тут и солировать нужно, и «материальный интерес» есть. Ну, «йабанчи» пусть пашут, они для этого и здесь. Яростное выступление Джалолетдина о том, что он отец трех дочерей, всегда играл на вторых скрипках в опере, что «имел награды при Керенском», что это огромный стресс, не дало никаких результатов. Ильяс Чопур не поднял ставку больше, чем треть гонорара (позже этот тип стал директором Анталийского Симфонического Оркестра, а спустя некоторое время – директором управления Культуры Анталийской Мэрии).

Делать было нечего, надо было играть. Не ударить в грязь лицом, так сказать. Тем более, что «высокое доверие» было оказано только нам троим. «Батя» и Виталик остались «по бокам». Мой «бред сивой кобылы» насчет концертов Листа и Прокофьева был отклонен сразу же. Предложили  не выпендриваться шибко и играть «как все нормальнее люди» что-то для камерного состава. Остановили выбор на f-moll-ном концерте Баха (BWV 1056). Насквозь пропитанная цыганщиной и ресторанными импровизациями душа Давида «не вынесла позора мелочных обид» и остановила свой выбор на «Испанском танце» Мануеля Де Фалья. Играть барокко, видимо было ниже его поэтически-возвышенного достоинства. Самое мучительное выпало на долю Джалола.

Его проблема была в другом, не что играть, как у нас, а играть ли вообще. Дело в том, что последний раз Джалол выступал сольно двадцать лет назад, на своем выпускном. А последующие двадцать лет просидел в оперной оркестровой яме. На вторых скрипках. Теперь же ему предстояло выбираться из ямы на центр сцены и «гордо заявить о себе». Да в сопровождении оркестра! Он думал несколько дней и хотел, было отказаться, но мы с Давидом напали на него и строго предложили «не позорить державу». Наши словесные «пинки под зад» и мой аргумент, что ни когда у него не было и впредь не будет такой возможности, и, что в преклонном возрасте ему не чего будет рассказать своим внукам, видимо на него подействовали. Он выбрал скрипичный концерт G-dur А.Вивальди.

Все мы выступали в разное время, с интервалом в три-четыре недели. В программе моего концерта было обозначено «Азербайджан», у Джалола – «Узбекистан», Давид был представлен как «солист с Кипра». Видимо, администрации надоело выставлять солистов из СССР.

…До сих пор помню выражение полумистического ужаса на лице Джалолетдина за несколько минут до выхода на сцену. «солист с Кипра» уже сидел в составе оркестра на сцене, я же был за кулисами и подбадривал Джалола словами о том, что хватит быть «оркестровой крысой», что «Родина-Мать зовет» и.т.п. Джалолетдин весь трясся и вглядывался в зияющую прожекторами темноту зала, как лягушка-царевна в рот анаконды.

С тех пор прошло много лет, и однажды Джалол признался мне, что до сих пор, когда пропустит рюмочку-другую, он просматривает запись своего выступления со слезами на глазах, и, если бы не наши «пинки под зад», он никогда не отважился бы на это…

Тем временем, пока мы на сцене «проливали кровь за Родину», «батя» осваивал близлежащие базары. Узнавал, что где «плохо лежит», то бишь дешевле стоит. То, что он приносил с базара, тщательно контролировал казначей «общака» Джалол и добровольный народный дружинник Виталий. Потому что «батя» мог купить всякие отбросы, мотивируя тем, что было дешево. Но, однажды поздней весной оказалось, что контролировать надо и его «форму одежды». Как и полагалось коренастому русскому «моржу», «Бате» вечно было жарко, и он постоянно ходил по  квартире полуголым, и не только по квартире, но и по балкону тоже. Видите ли, ему обязательно было курить на балконе в «пляжном костюме». И, вечно сидящие перед своими домишками жены туземцев-соседей, при виде его могучего торса, седых волос и микроскопических трусиков-плавок, сразу же разбегались. Вместо них выходили туземцы и свистом и криками загоняли «батю» в дом, как мустанга в стойло. Потом, недели через две, они пожаловались нам, потребовали принять меры. Мы объяснили «бате», что на этой улочке не следует позировать, как Иван Поддубный в цирке, и попросили купить себе шорты. Прошло несколько дней, я опять увидел соседей, что-то рассказывающих Джалолу под хихиканье своих жен,  наглухо закрытых косынками. Когда вечером все собрались на кухне, Джалолетдин флегматично-спокойно спросил:
– Валера, ты в чем сегодня ходил на базар?
– В шортах, новых! А что?
– Ну-ка покажи…
Валера нам показал новые «семейные» трусы строго покроя, в простонародье именуемые «боксерами».
Виталик:
– Хе-хе… И ты целый день в них ходил по городу? Это же трусы…
«Батя» возмутился:
– Какие трусы!? Да это самое… Ты знаешь, сколько они стоят?!
В отличие от других, Гани, проявив заботу о друге, тепло спросил:
– Они хоть за это на базаре тебе скидку делали?

Было понятно, что «батю», без «охраны» выпускать не следует, и эту миссию взял на себя Виталик. Они всюду ходили вместе, после чего население нашего района стало их называть не иначе как «отец и сын».

Вообще-то, население нашего района и соседи к нам относились вполне лояльно, если не считать двух вызовов наряда полиции во время наших пирушек и жалоб хозяину квартиры. Хотя соседей тоже можно было понять, наши «торжества» длились до трех часов ночи, а по численности и многонациональности участников напоминали строительство мифологической Вавилонской Башни. Мы снискали добрую славу в округе. К нам приходили все: знакомые и не знакомые, кто за советом и добрым словом, кто за крышей над головой, кто-то убегал от мамы, кто от кредиторов, кто-то искал работу, кто был выгнан… И все знали, что их  примут, выслушают и помогут добрым словом. В основном эти добрые советы давал «батя», к нему ехали даже из других городов, в результате чего наша квартира постепенно превращалась в проходной двор.

И вот сосед с нижнего этажа, Ахмед-бей, тоже решил познакомиться с нами поближе. Он сблизился с Джалолом (они были почти одного возраста) и подолгу беседовал с ним. Позже, когда мы его позвали поужинать с нами, он явился в сопровождении трех женщин. Одна из них была старухой, другая в летах, третья – юная. Я сначала подумал, что это его мать, жена и дочь. После выяснилось, что это были его жена и две дочери. Старуха, которая выглядела как мать Ахмед-бея,  оказалась его женой, причем была моложе него на несколько лет. 

Вообще-то, в семьях средней и нижней прослойки турецкого общества имеется такая закономерность, женщины стареют с космической скоростью. Думаю, виной тому стиль жизни и образ мышления, чрезмерная эмансипация, склонность к мясному «пикниковому» обжорству и курению. Мужчины же, до семейных пут, себя ставят как «мачо», убиваются и стреляются из-за девушек (как будто перед ними последние экземпляры женщин на свете), а после «замужества» (именно!) постепенно становятся подкаблучниками. Всю внешнюю и внутреннюю политику семьи направляют женщины – покупать это или то, дружить с теми-то, ехать туда-то. Однажды основатель Анталийской Государственной Консерватории профессор Энгин Санса признался: «мы создали Турецкий Государственный Квартет только потому, что наши жены дружили. Если жены не дружат, даже гос- квартет распадется!» Дело доходит до того, что директора советуются с женами, брать ли такого-то на работу в госучреждение, а бизнесмены спрашивают разрешения на финансирование того или иного проекта. Так, недавно была отклонена просьба средиземноморского университета о финансировании строительства нового здания Анталийской Консерватории – происламски настроенные жены не разрешили мужьям «строить рассадник европейского зла».

Так или иначе, Ахмед-бей был не плохим человеком, и подал нам  идею купить холодильник. На дворе стояло лето, и на балконе продукты держать уже было нельзя, тем более, что там часами сидел Виталик и водяной струей из брызгалки мешал интимной жизни петухам и курицам, обитающим в соседском дворике. Холодильник мы купили, естественно на базаре, и впятером потащили его к нам. Соседи уже привыкли, что мы время от времени что-то тащим: арбузы, велосипед, полуживого «батю», чугунный чан, телевизор, но на этот раз в операции участвовал весь «личный состав», и они, видя серьезность предприятия, решили помочь. Естественно, не делом, а словом. «Э-э! Не так! Держи с низу!» Несмотря на то, что мы несколько раз роняли холодильник на лестнице, он заработал, а после этого, Ахмед-бей у нас чувствовал себя как дома. Никогда не думал, что мужчина может быть таким любопытным, он лез во все шкафы, интересовался деталями, заглядывал в кастрюли, в туалет. И, мало того, давал всякие советы: как жить, как себя вести и.т.д. А когда начал нас учить еще и музыке, Джалолетдин, ухмыляясь, спросил:
– Ахмед-бей, у тебя какое образование?
Тот с гордостью:
– Восемь классов! А что?
– А у меня образование высшее, по-твоему сказать – шестнадцать классов. И ты нас учить собираешься?
– Да? А что, музыке надо столько учиться?
– А ты что думал? А вот у него, – показал на меня, – еще и аспирантура. По-твоему – восемнадцать  классов.
Помолчав минуту (видимо он думал, что музыкант – это что-то вроде гарсона), сосед спросил:
– А что, вашим государствам специалисты не нужны?

…Видимо после этого разговора, они нас немного зауважали, ибо однажды, во время очередной посиделки семьи Ахмед-бея у нас (в турецких семьях принято, ходить друг к другу в гости и сидеть по восемь-десять часов, и даже тогда, когда слова кончаются, они просто сидят и смотрят друг на друга), его старшая дочь, похожая на Медузу Горгону, прямо обратилась к Джалолетдину:
– Хватит тебе так жить! Вот возьми меня  в жены и увидишь, как заживешь!
Джалол вежливо отказался, мотивируя это тем, что у него уже есть жена и даже трое дочерей. «Горгона» явно удивилась, что между ними пятнадцатилетняя разница в возрасте, и с разочарованием повернулась ко мне. Я поперхнулся и сразу же сказал, что обожаю холостяцкий образ жизни и всегда мечтал так жить! 

Вскоре «батя» влюбился. Безнадежно. Он был уже дважды женат, и на этот раз влюбился в молодую девушку, которая месяцами отдыхала в отеле, где он играл. Нам уже надоело каждый вечер слушать его рассказы о том, как они ходили по пляжу, как она впервые назвала его «Валерочкой» и какой у нее мобильный телефон. В те годы «мобильник»  действительно был в диковинку. «Батя» летал в облаках, и это в то время, когда в него была влюблена одна богатая старушка. Она всюду ходила за ним, посещала концерты, вечера, коктейли, где мы бывали, была знакома со всеми нами. Она говорила нам: «мне от него ничего не нужно, у меня все есть. Нужен только он, мой милый медведь». Но «батя» обходил ее, как племенной бык мясокомбинат, за километр. А иногда даже прятался самым бесстыдным образом. Мы говорили, что девушка ему не пара, советовали не позориться, взять в жены старушку, осчастливить ее, дескать, Господь все видит, авось на том свете ему это зачтется. Валера и слышать об этом не хотел. Но время показало, что мы были правы. Девушка из отеля его «отшила», она оказалось содержанкой одного богача, а «батя» был для нее просто большой игрушкой. Валера сильно переживал, и, как всегда, его переживания для нас вышли боком. Он являлся ночью, приняв душ, забывал закрыть кран, включал по всей квартире свет и, не выключив, засыпал. Свет горел, и вода текла до утра. И так продолжалось целый месяц. В конце месяца, увидев счет за электричество и воду, мы созвали экстренный совет «общака». Слово взял Виталик:
– Не будем показывать пальцем, хотя и это «батя», но кое-кто из нас…
Валера в тот день был обвинен в растрачивании средств «общака» и был «приговорен» к выплате определенной части суммы самостоятельно.

Амурные похождения «бати» натолкнули меня на размышления о влиянии мобильных телефонов на сознание масс. Ведь Валера, если и рассказывал о своей избраннице полчаса, то десять минут из них уходили на описание телефона или на то, что она делала с этим телефоном.

В те года у меня еще свежи были воспоминания о том, как себя вели в 1996-1997 годах обладатели первых «мобильников» у нас в Баку (уверен, что и в других республиках ситуация была идентичная). Эти люди целый день держали свои телефоны в правой руке (даже когда ходили в туалет), причем размахивали ими, чтобы всем было видно. Парни, идущие на свидание с девушками, обязательно старались выклянчить у друзей «мобилу», часто не работающую даже,  для того только чтобы повысить в глазах прекрасного пола свой  статус. А девушки сильнее прижимались к своим ухажерам, победоносно и свысока взирая на своих подруг, дескать, вот какая у меня «каменная стена» со связями! Телефоны почти никогда не звонили, ибо они не были предназначены для общения, а были чем-то вроде символа отличия, как жезл фараона Рамзеса. А когда телефоны все-таки звонили, обладатель с ума сходил: он по центру улицы ходил кругами, размахивал руками, орал на весь квартал, дабы все увидели, как он разговаривает по «мобильнику». Дать бы им волю – остановили бы и трафик. Девушки часто прикрепляли телефоны клавиатурой наружу к поясу (ремню) и походили на кассовый аппарат. И, при всем при этом,  пресловутые «мобильники» имели большой вес, огромные размеры и были похожи на полено Папы Карло, из которого после он смастерил Буратино.

Хотя в Турции такого ажиотажа в 1999 году не наблюдалось, но, под впечатлением «батиных» рассказов, я решил купить мобильный телефон. Да и дирекция не раз намекала на то, что пора бы установить постоянную связь с нашей «хатой», которая являлась почти филиалом Симфонического Оркестра.

Телефон Nokia-3110 сразу же стал самой дорогой вещью и объектом пристального внимания всей квартиры. Каждый раз, когда он звонил, все сбегались и разглядывали его с благоговением, как индейцы-краснокожие  лошадь Христофора Колумба. «Атомная бомба заработала!» – комментировала Гуля, жена Джалола.

С особенно пристальным интересом наблюдал за телефоном Виталик. По его мрачно-прищурившимся глазам можно было догадаться, что он затеял неладное.  У него под рукой уже был длинный шнур, найденный в мусорном баке, узбекский чугунный чан и подставка от «батиного» вентилятора. Для изготовления спутниковой антенны не хватало только приемника, в который мог бы превратиться телефон. Я несколько раз отгонял его,  когда он подкрадывался к телефону, как крокодил к туше антилопы, но однажды, когда меня не было дома, он все-таки завладел им. Так как он не был гением в области теории случайных цифр, раскрыть с трех раз PIN-код ему не удалось, сим-карта заблокировалась, и телефон начал запрашивать PUK-код. Когда я пришел домой, он уже в третий  – последний раз собирался ввести наугад PUK-код.  Заорав, я «наехал» на него как танк и начал искать карточку с кодами, по ходу дела объясняя, что после третьего неудачного введения PUK-кода, сим-карта самоуничтожается! Виталий по всей «хате» ходил за мной и виновато талдычил:
– Самир, ну, извини да, меня! Ну, тварь да, я…
Услышав  слово «самоуничтожается» и неверно истолковав его, «батя» возмутился:
– Как, это самое, «самоуничтожается»?! Ты что это такие опасные вещи домой приносишь?  

Итак, мой дорогой Читатель, не злоупотребляя Вашим терпением, хочу заметить, что подобные курьезные ситуации в нашей жизни случались довольно часто, и каждый из нас реагировал на них по-своему, ибо каждый из нас был носителем менталитета своего, определенного культурного ареала.

Хочу еще заметить, напоследок, что наша веселая «хата» продержалась до 2000 года, когда во главу Анталийского Симфонического Оркестра был поставлен знаменитый турецкий дирижер Гюрер Айкал (Gürer Aykal), который славился своей, почти органической неприязнью к «йабанчи» (иностранцам). В течение месяца все мы были уволены и остались без средств к существованию и без юридического права на пребывания в стране. Но так как «советские люди не сдаются», и в воздухе упорно витали слухи об открытии в скором времени Оперного Театра, мы решили, «перегруппировавшись», дождаться этого события и снова попытать счастья.

Итак, на горизонте засияла новая заря – Анталийский Государственный Театр Оперы и Балета.

Но это уже совсем другая история…

Самир Мирзоев

Kultura.Az