Увидеть - значит понять, оценить,
преобразить, вообразить,
забыть или забыться,
жить или исчезнуть.
Поль Элюар.

Уджал Ахвердиев. Говорящее имя, имя зудящее. Имя, издающее трели недосягаемой высоты. И он же нареченный в православии Петр. То есть «камень», притягивающий, как якорь, к земной коре, хватающий эфирного Уджала, уносящегося ввысь, за подол. Два имени – два полюса одной души.  Невесомость Уджала и тяжеловесность Петра, соединившиеся для того, что исполнить всякую правду — Haq-verdiyev.

Художник, привязанный к городу (слова, взятые эпиграфом к книге его стихов: «Я художник этого города, Этот город мой сон…»). Художник, пишущий сон. В этом сне нет социальных реалий, нет асфальтного лоска, нет царапающего гладь моря нефтяного налета… Город Уджала существует только на его холсте.  И художник-поэт силлабо-тонически объясняет:

Я хочу, чтобы было чуть-чуть волшебства
В этом городе улиц домов и бульваров…
         
Кисть Уджала судорожно отталкивает все профаническое, могущее осквернить обыденностью полет его Музы. Он дистанцируется от всего, что напоминает о земности, конечности бытия. Живопись Уджала – это вечность, пойманная в холстяные силки. Живопись Уджала как верхний слой штукатурки, который так и тянет поскрести ногтем и обнаружить под ним слой иноземного бытия или прореху в иное измерение. Живопись Уджала как ветхие одежды на теле молодом и цветущем, которое проглядывает сквозь заплаты. Вибрирующая палитра Уджала будто припорошена пылью веков, словно чуть тронута тленом. Но эта вечная Красота, будто балансирующая на грани исчезновения, напоминает нам о Вечности.  На его полотнах время остановилось в момент, когда Святой Иероним вынул занозу из лапы льва, когда младенец Иисус прильнул к груди матери, когда достроилась недостроенная Вавилонская башня, когда Бог сотворил человека и женщину из мякины…
 

В своих картинах Уджал, прицеливаясь на глубинную сущность изображаемого, улавливает и запечатлевает момент настройки фокусировки изображения – зрителю самому приходится достраивать кадр по собственному разумению.

Отчужденность, закрытость внутреннего мира изображаемых, не доходя, однако, до маньеризма, присуща творчеству Уджала. И, возможно, тяга к словесному творчеству объясняется желанием восполнить контакт со зрителем-читателем. Через Слово Уджал раскрывает и свой внутренний мир, и процесс творчества.

На презентации сборника стихов Уджала графические работы в отдельной комнатке-келье представились в пламени свечей как история человечества, визуально-штриховой возврат «по песочным часам, по сыпучести времени», по временной оси к истокам бытия, к архиву духа, к моменту первого грехопадения. Будто трехмерная иллюстрация к строкам:

А Вам я Небо напишу,
И званый бал цветов и листьев,
И свечи звезд не погашу –
Ведь в сказке нужен свет их истин.
Нужны надежды и мечты,
Скользящие по глади пруда,
И дар любви и красоты –
Хотя бы маленькое – чудо.
Еще – часы переведу
На много дней назад и в вечность!

В стихах Художник подчинил себе и Слово — тот инструмент, с помощью которого была создана земля и твердь. Но и в словесном творчестве Уджал остается, прежде всего, художником. Он живописует не словом, а образом, находя и воплощая тонкие нюансы, видимые лишь острому глазу художника, оставаясь прежде всего Художником. И сам признается в этом:

И я могу видеть стихи воочию
В любую погоду, в любом переулке,
Но больше люблю, когда ветер в клочья
Рвет тишину городской шкатулки.

Перекрутив на холсте, как на пленке, историю человечества, назад, Уджал, будто оглянувшись по сторонам, нашел, что на Земле не осталось более ничего, чего бы он не мог воспроизвести на холсте. И тогда, засучив рукава, он решил потягаться с последним художником, мастерство Которого еще не затмил – с самим Господом. Пересотворить, написать человека набело: вот задача истинного Мастера. Таким, каким он был до грехопадения, каким был задуман при сотворении, каким забыл себя. И Петр решил напомнить людям о них самих. Так родилась иконопись Петра-Уджала.

Иконопись Уджала есть написанная в красках теодицея: человек в ней уже не жалкая проба, пущенная на Землю для неизвестного эксперимента: Человек — образ, лик Божий, сам Бог. Иконопись – это то поприще, на котором кисть Уджала приобретает теургический размах. Фресковые росписи в церкви – это уже не просто тленная живопись. Это соучастие в  небесном градостроительстве, в созидании нового Человека, прорыв в иное бытие, иную реальность.
         
Цветовая гамма Уджала при всей своей сочности тяготеет к аскетичности. Он выживает из одного цвета весь его спектральный потенциал. И в этом высочайшее мастерство Уджала: на заре 21 века у остывшего пепла храма огнепоклонников создать живопись – реинкарнацию западноевропейских средневековых фресок  с ее гипертрофированной спиритуализацией образов.

Я – как ветер: тру и тру
Ладонью стены, и как море
Перекатывает стекла,
И как смолы и медузы,
Насекомое и солнце,
И как соль и геликоптер,
Как слоны трубят тревогу…
Так рождаются картины.

Автопортреты с ликом огненного пророка выдают его профетическую сущность.  Его картины открывают ту ступень совершенства, вернее тот его предел, к которому тянется человек в безотчетном порыве, ведомый отбликами архетипичной памяти, сохранившей-таки обрывки воспоминаний о своем высшем происхождении. И достижение этой ступени — достояние всего человечества, как тот положительный опыт, свидетельствующий о богообразном происхождении человека.  «Воистину, все люди разделяют божественную природу, ибо Дух Божий живет в них, но не во всех проявляется божественность так, как она проявилась в возлюбленном Сыне Всевышнего», – писала Анни Безант в своем «Эзотерическом христианстве». Уджал же, приподняв завесу сакральности, нарисовал.

P.S. Не получилось у Уджала пригвоздить себя Петром к Земле. Улетел Уджал, но остались его Образ и его Слово…

Лейла Султанзаде

Kultura.Az