В честь 90-летнего юбилея гения азербайджанской музыки Кара Караева публикуется продолжение материала культуролога Рауфа Фархадова, в котором переплетены события, факты, воспоминания, рассуждения, домыслы и фантазии. Материал, в чём-то знакомый, в чём-то новый, перемежающийся разговорами с детьми Кара Абульфасовича: композитором Фараджем и пианисткой Зулейхой.  И от того ещё более личный, субъективный,  откровенный и парадоксальный. Мы отказались от привычного юбилейного славословия, предположив, что 90-летие как раз та самая дата, когда можно поговорить о Караевых в целом, о Караевых, как Явлении и Событии нашей Истории.   

РФ: Ах, Кара Абульфазович, Кара Абульфазович! Вы, наверное, единственный, кто из национальных авторов – и из прежних, и из ныне живущих, – кто действительно, кто реально пережил искушение музыкальным звуком. Это когда вы однажды поняли, что исчезла идеальная возможность нашего с музыкальным миром общения. Возможность, поглощённая нашим «неискушённым» языком, нашим «неискушённым» музыкальным мышлением, нашей «неискушённой» музыкальной технологией. И что же тогда наши звуки, зачем они тогда, наши звуки? Но если для музыки, для музыки самой, первичное, изначальное ещё не есть факт и уж, тем более, не есть традиция, но, скорее, формальность, а ещё скорее, некое условие для некоего последующего правила? То тогда и звук, звук музыкальный  – это то, что удалено ото всего: от языка, речи, слова, мысли, вещей, предметов, явлений. Тогда звук музыкальный как некое, но единственное условие для возвращения нам всего прочего музыкального мира? А с другой стороны, музыкальный звук не может быть условием никакого из музыкальных миров, никаких из музыкальных идей и никаких из музыкальных истин, потому что звук музыкальный – последствие и сохранение всех этих миров, идей и истин! 

Различие культур, думает, различие адекватностей, а пассивность культуры в её необразованности, и от необразованности уж недостаток осуществления. Услышал бы кто из власть имущих, подмигивает сам себя, не избежать бы…

ЗК: Стараниями В.Ю.Ахундова, первого секретаря ЦК Азербайджана, отец в начале  60-х годов получил квартиру в Москве. Крошечная малогабаритная «двушка» в панельном доме – мама была в восторге! Ее стараниями квартира была превращена в уютную обитель, где отцу были созданы все условия для работы. «Большая» комната размером не больше 15-ти квадратных метров стала кабинетом, маленькая 10-ти метровая - спальней, в которой стоял черно-белый «Рекорд», а микроскопических размеров кухня выполняла функции столовой. Скрипичный концерт был закончен здесь – лучшее караевское сочинение. В нем отцу удалось заглянуть в будущее. Дм.Дм.Шостакович на московской премьере Скрипичного концерта: «Карик, Карик, концерт! Концерт!!!» Это было больше, чем признание, больше, чем похвала, это была Гордость. И отец за кулисами, обращаясь ко всем, бесконечное: «Спасибо, что пришли. Спасибо, что пришли. Спасибо, что пришли; спасибо, что пришли, спасибочтопришли».

ФК: Но сил для того, что бы войти в приоткрытую дверь, уже не оставалось. И всё же упорно продолжал работать! Над партитурой монооперы «Нежность» – был очарован историей любви, рассказанной в письмах, сам составил сценарий по новелле А.Барбюса. Писал, увлекался, работал буквально сутками.

ЗК: И  – болел: сердце, сосуды…             

ФК: «Болел» за хоккейный ЦСКА: Локтев-Альметов-Александров, Викулов-Полупанов-Фирсов, Михайлов-Петров-Харламов! Огорчался за уходящих, радовался за молодых. Симпатизировал защитнику В.Брежневу, иронизировал над любимыми мной спартаковцами, чем вызывал мой праведный гнев. Но за сборную СССР мы оба болели истово! … Приезжая в Москву, мне первым делом приходилось совершать путешествие по маршруту В.Масловка-Центральная Клиническая Больница. И маршрут этот со временем стал привычным и не менялся на протяжении многих лет, до 1982-го…

РФ: Без малого 25 лет прошло с того самого 1982 года. Говорят: время лечит. А ещё: боль не утихает. Поди разберись, что вернее? Говорят также, что память как детектор лжи, потому что нейтральна, потому что не способна к чувству, состраданию или симпатии. А ещё говорят: в памяти нет ничего такого, чего нельзя было бы заменить на другое. И не только, допустим, смысл таких явлений, как «встреча» или «разлука», но вещей более глобальных: «небо» там, к примеру, или «галактика». Поди, значит, опять разберись, кто правее? А может, и время лечит, и боль не утихает? 

ФК: Бывали, конечно, и веселые эпизоды в грустной жизни. Помню, как зимним вечером я возвращался на Масловку через Петровский парк. Мчался, мечтая о теплой кухне и горячем чае. Навстречу – отец. Гуляет, выполняя указания врачей, «дышит воздухом» и… с наслаждением поедает брикет мороженного. И про запас держит в руке еще два. А мороз в тот вечер стоял градусов под 20.

То было время написания музыки к кинофильму «Гойя» – счастливое время совместной работы ученика вместе со своим Учителем, сына с отцом! Это было время Предчувствия, именно этим временем датируется запись в записной книжке: «Я, наверное, потом буду вспоминать: Москва, стадион «Динамо». Верхняя Масловка, окно из нашей квартиры, небо… и темные облака, рубцовые ряды над стадионом, идет игра, свет табло – и так грустно, так тоскливо… все прошло, ничего не вернется, жизнь прошла…» (1 сентября 1969 Москва. В.Масловка 52, кв. 49)

РФ: С Караевым-старшим виделся не так много, как того бы хотелось. А, может, в чём-то и повезло, что виделся не так много. Рассказывают, эрудиция была неохватной, реакции быстрыми и оригинальными, мышление настолько масштабным, насколько и парадоксальным, а обаяние просто магнетическим. И как же тогда отстраниться от всего этого, как объективно оценить творчество, как непредвзято соизмерить уровень композиторского мастерства и композиторской технологической оснащённости, как дистанцироваться и не подпасть под мощную энергетику фантастически даровитой Личности? Пожалуй, что и никак. Потому, возможно, мне легче, чем тем, кто много лет знал и общался с Кара Абульфазовичем лично, допустить такое вот, почти еретическое, почти криминальное:

Современное азербайджанское музыкальное искусство может что-то и потеряло бы, не создай Караев своих балетов, первых двух симфоний, симфонических поэм, рапсодий, сюит, квартетов, вокальной и киномузыки, камерных и фортепианных произведений, то есть всего того, что принято и узаконено называть нашей национальной классикой, но оно, азербайджанское музыкальное искусство, так бы и осталось на уровне этих самых выдающихся балетов, первых двух симфоний, симфонических поэм, сюит, рапсодий и т.д., так бы и пребывало на уровне этого самого классического караевского наследия – ровно, значит, на 30 лет позади музыки. Не соверши Кара Абульфазович  для меня и по сей день необъяснимого прорыва в свои «авангардные» Третью симфонию и Скрипичный концерт. И положи на одну чашу весов всё предыдущее (да и последующее) караевское творчество, а на другую всего только Третью и Скрипичный, я бы…

Прорыв, открытие, говорит кому-то, всё это лишь слово для чего-то, так как нет ни прорывов, ни открытий. Нет, продолжает, прорыва или открытия истины, ибо истина – готовый продукт, существующий миллионы лет, и теперешнее её «открытие» – всего лишь формально-внешнее обоснование того, что имеет свою бесконечно долгую жизнь, бесконечно долгую историю, о которой мы либо не знаем, либо не помним. Так, собственно, со всякой вещью, явлением или звуком… И подносит руку к лицу, то ли  скрывая мягкую ироническую улыбку, то ли протирая уставшие от очков глаза: Для того, чтобы понять конкретную предпосылку и конкретное обоснование нет необходимости отслеживать всю историческую линию предпосылок и обоснований. Даже с целью доказательства.

ФК: Весна 1973 года, переезд в Трехпрудный переулок 11/13, где продолжал упорно работать над новым вариантом партитуры «Нежности». Сидел за столом буквально сутками, потом внезапно все бросал, приходил в бешенство, рвал написанное… Вновь возвращался и вновь бросал, замыкался в себе, часами сидел в кресле, уставившись в одну точку, не замечая ничего кругом. 

ЗФ: …скорая помощь чуть ли не ежевечерне.

ФК:…органная и виолончельная сонаты, концерт для фортепиано с оркестром, новая редакция монооперы, а на рукописях стоят пометки: «не публиковать», «в архив». Додекафонными рядами исписаны буквально целые нотные тетради и рядом – двухголосные каноны, трех-четырехголосные гармонические комплексы, гетерофонные наслоения, многоголосные кластерные образования - эскизы, наброски, планы реализации замысла… И ничего, практически ничего не закончено. …сокрушался: «Последнее мое сочинение  – музыкальная комедия!»

ЗК: Крошечный пекинес Тики, которого надо было ежедневно выгуливать – приятное с полезным, прогулки на Патриарших прудах, свежий воздух, смена обстановки.

Пес обожал хозяина, хозяин платил ему тем же. Когда хозяина увезли в больницу с инфарктом, пес залез под хозяйскую кровать и не вылезал оттуда двое суток. На третьи все было кончено – у верного Тики не выдержало сердце. 

ФК: …скорая помощь как рефрен бесконечного рондо. …завершены только «12 фуг для фортепиано», написанные на больничной койке, и романс «для домашнего пользования» – «Памяти собаки Тики».

ЗК: Ненавижу эту квартиру! Именно здесь смертельно болел и ушел из жизни наш папа.

РФ: Вот такие они, эти Караевы. Немножко странные, немножко банальные, немножко иные, немножко свои, немножко одинокие, немножко смешные, немножко грустные, немножко наивные, немножко с хитрецой, немножко жёсткие, немножко сентиментальные. И никогда не самонапыщенные, и никогда не спекулирующие фамильной принадлежностью, и никогда не профанирующие от той самой фамилии, которой никогда не спекулируют. И всегда открытые миру, и всегда открытый мир в себе несущие.

А вообще-то, так, сами по себе. Живут и умирают, созидают и пытаются принести пользу: себе, фамилии, стране, народу, к которому они принадлежат. Порой рожают, продлевая своё караевское колено. Может, доведётся, встретимся и с очаровательными правнучками Кара Абульфазовича, и с его взрослыми и состоявшимися по жизни внуком и внучкой. Только тогда уже отвечать им не за одного гениального своего деда, но и за сына его – композитора Фараджа Караевича, но и за дочку его – пианистку Зулейху Караевну. Впрочем, о том, что сын у Караева-самого-старшего – композитор, а дочь – пианистка, мы, кажется, уже сообщали. А повторы нам сегодня не к чему.  (Правда, повторы, уверяю вас, не самое плохое на свете дело: они необходимы хотя бы для того, что показать и осознать всю нецелесообразность и нецелеустремлённость человеческой истории. Только и об этом, кажется, уже было сказано. Кем-то и когда-то.)   

Рауф Фархадов

Kultura.Az