Аристократ по рождению, он был демократ по духу. В прежде элитный журнал, представленный лишь народными и заслуженными, он открыл двери широким массам. Конечно, легче работать по крупным, легко осваиваемым месторождениям, но Мансур почему-то предпочёл перелопачивать тонны пустой породы в поисках одной золотинки. Энергоёмкое и затратное производство. В ущерб собственному здоровью, зрению, жизни.

Наверное, это войдёт в легенду. У одной бедной старушки из всего представленного огромного материала стихопрозы он выдернул по одной строчке, и все ахнули, кинулись поздравлять ошеломлённую старушку с успехом, заговорили о возрождении традиций Древнего Рима и Брюсова, не подозревая, что всё это не откровение автора, а проделки Редактора.

Но несмотря на открытость и кажущуюся мягкость, Мансур был принципиален в главном. При мне он отказал внекой публикации своему старинному другу, и поколебать, заболтать его было невозможно. Мансур был способен на поступок. Он публиковал эпиграмму не только на новоиспеченных, вступивших табунком, членов Союза писателей, но на самого Анара; он мог позволить опубликовать воспоминания о Карабахских событиях некоего армянина; выступить в защитуМаксуда, когда того избрала мишенью наша свободная пресса, ни на мгновенье не поверив в чёрную клевету. Конечно, Максуд – друг, но мало ли тогда случилось обратных примеров.

Он мог… Его однокашник Эмиль Агаев рассказал, как юный Мансур прыгнул в море с высокой скалы. Но вот чему я свидетель: в сентябрьском холодном Бильгя я так и не решился вступить в неспокойное море. Каково же было моё удивление, когдавстретил весёлого, уже успевшего ополоснуться шестидесятивосьмилетнего Мансура.

Я не говорю Мансур Фахриевич, хотя гожусь ему в сыновья, Мансур – это имя уже стало нарицательным, вне времени.

Но если о Мансуре, то, прежде всего, о Поэте. Чуткость к слову, звуку у него феноменальная, как у композитора. Мансур с лёгкостью находил малейшую фальшивую нотку даже в стихах мэтров; все местные авторы в первую очередьжаждали его признания. Публикация в журнале – как печать ОТК, стихотворение состоялось.

Однажды принёс своё, заканчивающееся: Завет Небесной выси и Земли. Он напечатал, но, в присущей ему манере, обрубив последнюю строфу. Тогда я его понял и урок усвоил.В его стихах всегда удивляла их изящная простота; с какой скупостью, без излишней высокопарности можно выразить самое важное. Поэтическое кредо точно соответствующее характеру Мансура. Конечно, в Баку было много крупных поэтов, но стихи Мансура узнавались – они были какими-то летучими, невесомыми, музыкальными. Как пёрышко птицы. (Ко всему прочему, это и усвоение певучей интонации азербайджанской речи.)

Моё представление о Мансуре как об исключительном лирике впервые разрушило его стихотворение из книги «Последнее признание» (1977 года): «В бреду, в поту/ не выговорят губы/ волшебных слов,/ язык, как жернов грубый,/ ворочается медленно во рту… Но лишь мучица бледная слетает/ и моментально тает/ на ветру.// Но есть во мне/ те самые слова! Они в глубинах подсознанья зреют,/ нетронутые, стройно зеленеют,/ одни и те ж – / для мук и торжества. Для птицы и змеи,/ для недруга и друга,/ для эллипса, угольника и круга,/ для новорожденного/ и для старика, – / одни и те ж,/ на вечные века.// Да, да, я знаю, слов подобных нет. Слова –лишь знаки,/ их обожествленье – / нетрезво и достойно осужденья. Я соглашаюсь с этим рассужденьем. Но тайно верю, что они – / во мне». Человек блуждает в поисках Истины, тогда как Истина никогда не отходила от него и есть его внутреннее глубинное течение, сердце сердца. Эта мысль глубоко философская, и даже более –мистическая. Был ли Мансур человеком религиозным? Вера и неверие, как и у всех нас, сшибались в бесконечной схватке. Но вот послушайте: «Спаси меня/ И охрани/ От слабости и от испуга/ И взглядом,/ Словно сталью плуга,/ Как пласт земли – / Переверни!// Пусть тёмное моё нутро,/ Блеснув освобождённой кровью,/ Вознаградит тебя/ Любовью/ За беспощадное добро». Если местоимение «ты» написать с заглавной буквы, всё становится на свои места.

Понадобились стихи для альманаха о Великой Отечественной или Карабахской войне. Но таковые у него не обнаружились.Мансур был патриотом Родины не меньше тех, кто громогласно трубил на всех перекрёстках – что стоит только одно его стихотворение «Азиз дияр»: «Азербайджан! Купель огня, Гряда несокрушимых башен. Я твой навеки, Ибо я Из праха твоего заквашен. Во мне, как терпкое вино, Твой дух струится по излукам. Возвысь, низвергни – всё равно! Лишь не казни меня разлукой». (И подтвердил свою клятву делом, когда в начале девяностых годов началось великое кочевье, и журнал выходил раз в три месяца, и зарплата мизерная, он буквально остался единственным солдатом и со злость говорил: буду и один выпускать журнал!) («Жаль, что на жизнь – На всю! Мне злости не хватает…»)Но в отличие от «заказных» виршеплётов, имеющих стихи на все случаи жизни, писал только то, что испытал сам, что стало памятью сердца («Но подумал: ведь ты там не был,/ Где ж ты будешь искать слова?»)

Как-то я вывел формулу: крупный поэт – это сбывшиеся пророчества. «Я слышу: Корни корчатся во мраке Врагами обескровленной земли. Я вижу – маки, Огненные маки, Как капли крови, Над землёй взошли Под горькие напевы Физули…» Казалось бы ничего необыкновенного, если не знать, что стихотворение «Мугам» написано более тридцати лет назад. Что он увидел там, в своём светлом прошлом – в эпоху развитого социализма и дружбы народов? И тогда же напророчил себе ноябрьские поминки: «Птичий щебет в ноябре –Словно льдинки, Раскололась небесная синь… Заходи-ка, друг, ко мне На поминки».

Однажды сказал: «Два татарских Ахмата породили русскую поэзию: Ахматову и Ахмадуллину». «Так и мой отец – Ахмед»,–обрадовался я. «Не примазывайся». Как Мансур относился к моим стихам? Не знаю. Печатал два раза в год – вот и оценка. Но однажды он позвонил Алине, члену редколлегии, и с воодушевлением прочёл мой «Целлофановый век».Да и себя Мансур никогда поэтом не называл, в стихотворении «Отнюдь не шутки» так написал: «…Ухватить бы за шиворот,/ И за стол усадить,/ И на долгую муку/ Себя осудить./ На великую муку –/ Сроком в тысячу лет, –/ Вот при этом,/ Может, стал бы поэтом!/ А может быть, нет…»

О значительных людях любят рассказывать байки.

Ровшэн Кафаров настаивал на публикации своего перевода, в котором Мансур сомневался. Они сели за шахматную доску. Ровшан выиграл, и материал «пошёл».

Говорю Мансуру: поздравляю с новой рифмой к «люблю». Только что спели по радио: «Может, я, может, ю, Может, я тебя люблю». «Я так давным-давно рифмовал: Точно так и музыка Слову не подвластна. Просочится, Выскользнет В узенькое Ю. И услышишь снова Только вой протяжный Вместо самой лучшей музыки: Лю-блю».

Смерть Мансура придала его стихам ещё большую объёмность, и с каждым новым прочтением мы будем их открывать заново.

Мансур Фахри оглы Векилов родился 7 сентября 1939 года в городе Баку.

1991 год – возглавил литературный журнал«Литературный Азербайджан». Лауреат международной премии «Хумай», в 1999 году награжден юбилейной Пушкинской медалью.

Декабрь 1999 года – моё с ним знакомство, первая публикация в журнале.

31 декабря 2006 года – вижу во сне пишущего Мансура. Заглядываю через его плечо на бумажный лист: сплошные математические формулы. Утром осознаю: алгоритм поэзии… Сон ему нравится, в ответ делится сном своим, сокровенным: «Пришёл умерший товарищ. – Как тебе удалось, оттуда невозвращаются? – Потом расскажу». Этот сон я вставил в свой рассказ. Мансур прочёл, ухмыльнулся и напечатал.

Умер 21 октября 2008 года.

Начало октября 2008 года – у Мансура дома. «Обещайте, – говорю я, – к семидесятилетию… такое интервью сварганим, утрём всем нос». Перед тем как сказать, Мансур причмокивал губами, будто пробовал слова на вкус, поэтому паузы были длинными (только стихи писал стремительно). Но здесь пауза особенно затянулась. Наконец: «Сделаем». Теперь я понимаю это молчание, в уме он прикинул: стоит ли ему тянуть ещё год ради такого пустяка.

Мансур однажды с горечью признался, что был плохим сыном. Наверное, сознательное кельничество Мансура в последние годы жизни, отказ от любой помощи и было в его представлении искуплением той давней вины. Что меня поразило при последней встрече (Союз писателей закрыли на ремонт, и он приглашал авторов с рукописями на дом; квартира в микрорайоне выглядела на удивление бедно – «С прибыточною славою Мне в жизни не везло. Но разве это главное? – И пусто – да светло!») – зачерствелый, покрывшийся плесенью хлеб. Нет, он не бедствовал (получал президентскую премию), холодильник был упакован по полному – имелся даже балык. Он просто не замечал: ел он сегодня или нет. Смотрел телевизор, не пропускал ни одного документального фильма по российскому каналу. Но при всем этом кажущемся любопытстве к новой информации, интерес к жизни в нём иссяк. Много пил. Если ранее это можно было оправдать («Не пагубной страсти в угоду, А чтоб детонировать стих, Мы водку хлестали как воду И женщин любили любых») (Тофа вспомнил,в Доме творчества в Пицунде, это ещесоветское время, утро Мансур начинал с того, что отправлялся в ближнее село – купить домашнее вино), то ныне при его букете болезней пить было нельзя. Выходит, губил себя сознательно.

Статья Алины, заканчивающаяся: «Прощайте, Мансур муаллим». Анар знает нечто большее: «Прощай и здравствуй».

Декабрь 2008

P. S. 28 февраля 2009, сон: из его мраморного надгробия сделано десять чёрных блестящих отполированных пепельниц в виде черепа и вручаются на собрании писателям. Всё мимо и мимо. И вздох радости: последний экземпляр – мне. Дурацкий сон. Но хорошо бы, чтобы поэтическая Премия имени Мансура Векилова стала явью.

И мой запоздалый, увы, уже ненужный ему ответ:

Как соберусь – так дождь,
грязь непролазная кладбища.
«А если нет, мне хватит и дождя», –сказал.
Ну вот он дождь.
А мне тебя так не хватает.

У меня в руках тонюсенькая брошюрка 1965 года, несколько вытянутая по горизонтали (тираж 3000, цена 10 коп.)–первая его книга. Сразу натыкаюсь на стихотворение «Мой капитан». И ещёпоэма «Звёздные люди» (апрель 1961 года): «Как становятся капитанами, Как становятся великанами, Как становятся космонавтами –Разве знают об этом люди?» Значит, и я угадал с названием этой статьи.

Марат Шафиев

Kultura.Az