К концу рабочего дня 10 марта/1965 меня срочно зовут к главе СП СССР Георгию Маркову, моему непосредственному начальству, вхожу к нему в кабинет – он весь красный, побагровел аж, говорит по телефону с Баку, недоумевает: «Как убили?!» И – трубку мне: «Узнайте, что там у них в Баку стряслось?» Это Наби Хазри, секретарь СП Азербайджана, в панике кричит в трубку: «Убили Мехти Гусейна, прямо на заседании…» – и называет «убийц»: «Сулейман Рагимов!.. Мамед-Рагим!» Что за нелепость?! А Наби твердит: «Убили!». Марков мне: «Срочно летите в Баку!» Тут же новый звонок Маркову, уже по правительственному: Ахундов Вели Юсуфович, 1-й секретарь ЦК КП республики (был дружен с семьёй Мехти). «Да, Вели Юсуфович, знаем…». Оргсекретарь Константин Воронков мне: «Результат интриг!» Недавно состоялось распределение квартир в новом писательском доме в Баку, много недовольных, поток жалоб в Москву… Решено, что поедет бригада СП, тут же звоню секретарям, надо обеспечить представительность в иерархическом духе; но все, кому звоню, сочувствуют, но… – кто-то вообще не летает, а поездом долго, у другого неотложные дела, третий неважно себя чувствует… – согласился возглавить в ранге секретаря СП СССР туркменский писатель Берды Кербабаев, ему лететь через море; в бригаде также Виталий Василевский, председатель Совета по азербайджанской литературе, Тамара Калякина, перевела турецкие заметки Мехти Гусейна, и я… Выдержки из записей: Умер Мехти, чудовищно выводить это, был душевным человеком, вспомнил, однажды лет семь назад шли не спеша из «Литгазеты» по Садовому кольцу до СП, он опирался на мою руку, чуть прихрамывая, это от ран на войне, говорил: «Что бы ни случилось, какие б силы ни влияли, в суждениях о литературе, писателях надо быть объективным и честным, это и будет правдой».

Напряжённый для него 1959-й год. Третий съезд писателей, Декада, из последних, азербайджанской литературы и искусства, вскоре отменят из-за помпезности и громоздкости, больших финансовых затрат, заменят «Днями». Сразу после Декады Мехти Гусейн, избранный на съезде секретарём СП, такое веяние, чтобы верховный центральный секретариат был не сплошь «русским», остался «дежурить» в Москве. Тогда его усилиями возродилось в Литинституте переводческое отделение (в 1936-м было даже «татарское отделение», а с 1956-го существует кафедра «Теории перевода»). Впервые набрана азербайджанская группа, некоторые потом прославились: тихая, изящная Алла Ахундова, чуть-чуть рисующаяся, работала курьером в СП СССР, стала – была всегда – большим поэтом, замеченным Анной Ахматовой; недавно, роясь в своих бумагах, наткнулся на стихи Аллы, написанные моей рукой, – очень мне понравились; стихотворение Абстракционизм и вовсе у неё не сохранилось: Меня не вылепили из глины, Она податливей меня.  Меня не вырубили из глыбы, Она не каменней меня…; застенчивый, с хитринкой в улыбчивых глазах Акрам Наибов, станет видным прозаиком Айлисли, критика встроит его в лестный ряд деревенщиков Белова, Распутина, Матевосяна; ныне живые из них рассуждают в растерянности: мол, город разматывал, вёл противоестественную жизнь, поддавался чужестранным сеяниям и веяниям, а деревня хранила, пополняла, выправляла и вымаливала, но что толку, когда… – тут публицистика справедливого негодования; прочёл как-то воспоминания Акрама «От Айлиса до Айлиса», яркий язык, передана полнота патриархального быта; название деревни стало псевдонимом для Наибова, с каковой фамилией он был принят в Литинститут на только что открытое переводческое отделение, а потом перешёл на отделение прозы; Фикрет Годжаев, он же «Годжа», блещущий ныне на поэтическом небосклоне.; приглянулась тогда Мехти Гусейну, мы с ним отбирали абитуриентов, фотография в Литгазете некоего строителя Али Алиева, газета в те годы заигрывала с рабочим классом; вежливы и учтивы Азер Мустафазаде и Сиявуш Мамедзаде, ставшие известными переводчиками; скромно выглядит Эйваз Эйвазов (Борчалы): дипломная его работа – перевод "Двенадцати" Блока; Алмазов Сабир, Вилает Рустамзаде, Гусейнова Адиля… – жила в Баку во дворе Тазапировской мечети…

ИЛ-18, сильная качка. Прилетели на похороны Мехти Гусейна ночью. Среди встречающих – Юсиф Самедоглу. Холод. Ветер. Цепь ошеломляющих вестей: умер во время заседания президиума, долго шло, нападки С. Рустама, С. Рагимова, М. Рагима. Обсуждали дату съезда, Мехти предложил декабрь, а оппозиция – май, дабы скорее «избавиться» от него, а «грехи» – что не обеспечил выход Рустама во 2-й тур претендентов на Ленинскую премию; Рагимов спорил с ним о республиканской премии; были «несправедливости» при распределении квартир; о докладе на съезде: оппозиция настаивала на содокладах – лишить его единоличного суждения о литературном процессе; о делегатах на съезд: выбирать из 3-х или из 5-ти? Мехти сказал: «Посоветуюсь с ЦК». Мамед-Рагим крикнул: «И мы пойдем с тобой!» «Нет, пойду один!» – резко ответил Мехти, да ещё поговорку вспомнил: «Вор так гаркнул, что правдивый съежился в углу», мол, криком меня не напугаешь. И в разгар спора – тромб, моментальная смерть. Наби Хазри тут же на заседании президиума ударил кулаком в грудь Рагимова, кто-то потянул Рустама за депутатский значок на петличке пиджака, кричали: «Это вы убили Мюшфика! Джавида!» Телеграммы ряда молодых писателей генпрокурору Руденко, Вели Ахундову, в ЦК КПСС.

Утром были в доме Мехти. Истерика вдовы Фатьмы-ханым, сквозь слезы: «Его убил Сулейман [Рагимов]. Он велел передать мне: Пусть Мехти прекратит со мной интриговать, урейини партлатарам! [сердце его взорву]. И не отомстится ему?» Слухи, что у кого-то из «недругов» Мехти на радостях играли музыканты.

Непривычная для Баку погода – снег, буран. Тело перевезли в Академию наук. Непокорная голова Мехти никак не ложилась прямо на подушку, я пробовал поправить, меня удивило, что голова теплая. Толпы и толпы… Всем хочется взглянуть на него в гробу: он уже знает больше нас, мудрость и вечность на челе. Во время гражданской панихиды плач в зале. При выносе тела Мирза Ибрагимов почувствовал себя плохо. Сел, попросил принести воды. После похорон (начальственно распоряжалась Гюля, она же Гюльрух-ханым Алибекова, замминистра культуры) – поминки дома. Молодые хотят вручить петицию в защиту Мехти против С.Рустама, С.Рагимова и М. Рагима, на похоронах их нет, в ЦК отсоветовали им идти, дабы не вспыхнула стычка между земляками (казахцами) Мехти, и земляками (карабахцами) Рагимова. Потом были правительственные поминки с посещением кладбища. Стряхнул слой снега с портрета.

Утром 14-го марта проводил Берды-ага Кербабаева. Обед у Мирзы, ему поручено возглавить Союз писателей, мы втроём – Василевский, Калякина и я,  потом вчетвером с ним пошли к Фатьме-ханым, она вспоминала день, когда умер Мехти, каждый шаг отныне приобретал особый смысл: как посмотрел, когда уходил, надев новый костюм (сшил из материала, привезенного из Турции); позвонил с работы, чтоб прислали забытую рукопись, «будет вам гонорар на мелкие расходы». Мирза умно утешал, напомнил о трагической смерти Вургуна. «Надо жить». Фатьма мне: «Сколько крови я ему попортила сценами ревности, пусть бы гулял, но жил!» Вышли – навстречу Мир-Джалал, идёт выразить соболезнование.

Расул Гамзатов с женой Фатимой живут в доме гостей ЦК. Посетил с ними могилу. Слезы Расула. Турецкое радио передало, что Мехти умер в результате «соз басгыны», «словесной атаки». Ахундов вызывал членов Президиума без троих: работайте, мол, не разжигая страстей, создаётся во главе с ним комиссия для расследования. В вечерней газете некролог без подписей трех.

Тройка связалась со мной: передать в Москву, что корень разногласий – национализм Мехти Гусейна, с которым борется их интернационализм (довод неотразимый?).

20 марта, сб: Утром телефонный звонок Ильяса Эфендиева – будто бы я собираюсь уговорить Георгия Маркова приехать в Баку в защиту «своего друга» Наби Хазри. Был у Мирзы Ибрагимова. Говорил мне о невозможности оставить прежних секретарей, Наби Хазри и Имрана Касумова (карьеризм, устрашения писателей от имени ЦК). Днем был у секретаря ЦК Хасая Везирова, просит «доложить» в Союз писателей про комиссию по расследованию причин смерти.

Прощальный визит к Фатьме, успокоилась, трезво оценивает обстановку: умер своей смертью; не хочет, чтобы трепали имя, защищает Наби, «чтобы ему ничего не сделали». Вспоминали с нею, как часто общались в пору, когда Мехти, прошло-то пять лет, остался в Москве в качестве «дежурного» секретаря СП: пятница, суббота, воскресенье были его «творческими днями», в понедельник привозил в Москву новый рассказ,  обсуждали (черновик – арабскими буквами, а набело – кириллицей). В ту осень меня призвали на трёхмесячные военные сборы в районе озера Байкал, и туда Мехти прислал письмо, в котором есть такие строки: «По правде говоря, голова моя так забита текучкой, что не могу выкроить время, чтобы заняться творчеством. Хорошо, что напомнил о моих рассказах, которые пока меня не устраивают, постараюсь сделать их более убедительными».

Имран Касумов у Фатьмы сказал, что «посоветовал Наби написать в ЦК разъяснение, принести извинения». Очередной ход? Звонок мне Наби: «Думаю, доложишь, как на самом деле было, ясно, кто виноват». Кто?!

Вечером в гостях у Мир Джалала. Между делом говорили о его рукописи в «Совписе» – просил написать на неё рецензию.

24 марта, ср: Улетел из ада, через день докладывали с Василевским на Секретариате СП о положении в СП Азербайджана. Вмешиваться не будут, «демократия»: «там есть ЦК, пусть он разбирается». Потом Марков отвёл меня в сторонку: «По-дружески вам советую – не забывать, что вы кровно связаны со своей литературой, вам в ней работать и жить, пишите отчёт один, а Василевский подпишет. Но пишите с учетом завтрашнего дня республики и национальной литературы». Что ж, дельный совет [особенно в контексте всё и вся отменяющего «завтра»].

…Сидели с Азиз Шарифом в летний день – последний в его жизни – в беседке д/т Переделкино, он говорил, что в жизни ему повезло, общался с Мамедкулизаде, Сабиром, Ахвердовым (тут тепло улыбнулся), Джавидом, вспомнил Мехти Гусейна, сокрушался, что тот умер молодым, а Мирзе Ибрагимову, подумать только, 75! Мария Аркадьевна вдруг вскрикнула: «Какой ужас! Тебе 92, мне 85! Как бежит время!» «Не бежит, а летит!» – сказал он, вздохнув, и добавил: «Самое ужасное, что никого не осталось из ровесников! – Потом, точно отвечая себе: – Продолжаю ли дневник? Писать мне уже не о чём, всё уже сказано».

Чингиз Гусейнов

Kultura.Az