Каждому времени – свои воспоминания
Как-то задумался, что побуждает к воспоминаниям, или из как…
22 июля в Москве умер Дмитрий Фурман. Это был человек. Это его главное качество, и в отношении к делу. И к своим близким. И к себе самому.
Это был живой человек, который любил жизнь во всех её проявлениях. Хотя его профессия, его дело, предопределяли стиль его жизни, в которой думы о жизни стояли выше других её удовольствий. Он был историк. И через его книги и статьи мы будем лучше узнавать, что происходило с нами на постсоветском пространстве за последние двадцать лет. Он был мудрец, не отрешённостью от жизни. А умением не скатываться на публицистику, а оставаться спокойным там, где многим мерещатся апокалипсические кошмары.
Как это не парадоксально, он лучше нас самих понимал и чувствовал то, что происходило в нашей стране в «заклеймённые» начальные девяностые годы прошлого века. Там, где сами очевидцы видели только предательство, он обнаруживал трагические коллизии, которые, в конечном счёте, не проходят бесследно.
Уверен, он ещё будет приходить к нам после физической смерти, и помогать преодолевать чувство безнадёжности, которое, зачастую, кажется таким очевидным. Историк потому и называется историком, что он способен раздвигать границы нашего понимания. Помогать освобождаться от зашоренности сознания, от которой, порой, нам так трудно расставаться.
У меня было всего несколько коротких с ним встреч в Москве, и в Баку. Но я благодарен ему за его настойчивость и даже привередливость, которые заставили меня с большей вдумчивостью, преодолевая готовые клише, отнестись к статье о Баку.
Предлагаю читателям портала, последнюю статью Дмитрия Фурмана. Нас не должно коробить, что статья написана о человеке, в отношении которого у нас сложились стойкие мифы. Будем уважать волю покойного и задумаемся над тем, что, возможно, нам следует преодолеть наши заблуждения. Даже если они кажутся столь очевидными.
Одновременно рекомендую читателям статью Тогрула Джуварлы, который, более других, мог назвать Дмитрия Фурмана своим другом. В том глубоком значении этого слова, когда само застолье превращается в умную беседу, одно из самых больших откровений человеческой жизни.
Рахман Бадалов
Дмитрий Фурман
ПОЛИТИЧЕСКИЙ СВЯТОЙ
21 мая академику Сахарову исполнилось бы 90 лет. В российском демократическом движении было не так уж много героев, Андрей Дмитриевич - один из них.
Академик Сахаров не был теоретиком и стратегом нашей антикоммунистической демократической революции - для антикоммунистической революции никаких особых теорий и не требовалось. Мировоззренчески он эволюционировал, как громадное число интеллигентных советских людей, от либерального антисталинского прочтения марксизма-ленинизма через идею "конвергенции" к антикоммунизму и "буржуазному" демократизму.
Эта эволюция ускорилась в период его ссылки в Горький, но к моменту его смерти не дошла до своего логического предела: еще в 1989 году он требовал передачи земли крестьянам, фабрик - рабочим, а всей власти - Советам и до безоговорочного признания капитализма в качестве высшей цели так и не дошел.
Как и у всех совершавших подобную эволюцию советских людей, у Сахарова не было никаких представлений, как может произойти переход от казавшейся несокрушимой тоталитарной системы к демократии.
НЕ ОТ МИРА СЕГО
Величие Сахарова было не в его политических идеях, а в его личности и жизни. Думать так, как думал Сахаров, могли многие - даже в Политбюро были люди, думавшие примерно то же самое. Но чтобы отказаться от богатой и спокойной жизни обласканного властью академика, трижды Героя Социалистического Труда, кующего "ядерный щит Родины" и разрабатывавшего увлекательные планы уничтожения США искусственным цунами, и без какой-либо надежды на успех вступить в борьбу с тоталитарной системой, требовались очень редкие качества.
Для этого надо было быть не от мира сего, не прислушиваться к тому, что подсказывает "здравый смысл", и слушать лишь свой внутренний голос, то есть быть вылепленным из того материала, из которого в свое время были созданы раннехристианские мученики. В российском демократическом движении было не так уж много героев и святых. Но Сахаров был бесспорным и признанным во всем мире святым этого движения.
Не случайно освобожденный Горбачевым Сахаров сразу же оказывается в центре общественной жизни - в роли высшего морального авторитета и чуть ли не главного лидера демократов, которые все смелеют и радикализируются. Сахаров переходит от просто поддержки Горбачева к "условной поддержке" и затем к оппозиции. Сопоставимой с ним по масштабу фигуры не было, и авторитет Сахарова среди демократической интеллигенции был непререкаем.
СЛИШКОМ ИДЕАЛИСТ
Однако по мере того, как демократическое движение превращалось в реальную политическую силу, все яснее становились ограниченные возможности Сахарова как лидера. Сахаров не мог повести за собой широкие народные массы - психологически и культурно он был слишком далек от них. Так же далек он был от номенклатуры, нейтрализовать или привлечь которую было необходимо для прихода демократов к власти и которая в условиях советской социальной мобильности культурно была ближе к народным низам, чем к интеллигентскому среднему слою. Те качества Сахарова, которые были достоинствами на начальном этапе движения, теперь становятся недостатками. Он был слишком доктринер и идеалист, слишком наивен и доверчив. Каждый, кто слышал выступления академика на съезде народных депутатов, понимал, что в роли главы претендующей на власть партии и тем более главы государства его просто нельзя представить.
Между тем у демократов появился лидер, способный привести их к победе и власти. Ельцин, в отличие от Сахарова, чья популярность была велика, но ограничена относительно узким интеллигентским слоем, мог получить поддержку в широких народных массах и мог договориться с номенклатурой. Доктринерскими и моральными соображениями Ельцин скован не был.
Начиналась "большая игра". Сахарову в этой "большой игре" места не было. Быть лидером на новом этапе движения он не мог, и в то же время он был слишком самостоятелен и слишком авторитетен не только в среде интеллигенции, но и во всем мире, чтобы стать сотрудником Ельцина, членом устремленной к победе, связанной дисциплиной и единым лидером команды. Непонятно даже, какую должность он мог бы занять.
СМЕРТЬ ВОВРЕМЯ
Смерть пришла к Сахарову относительно рано, в возрасте 68 лет, но если исходить из задачи победы демократов, она наступила очень вовремя. Для вступивших в борьбу за власть Ельцина и других политиков-реалистов из лагеря демократов был очень выгоден умерший Сахаров. Им очень пригодился Сахаров-икона, но был бы вреден живой Сахаров, реально участвующий в политике и "путающийся под ногами".
Но смерть не только избавила демократов от возникающей "проблемы Сахарова", но избавила и самого Сахарова от многих мучительных проблем. Приход к власти предводительствуемых Ельциным демократов мог произойти лишь ценой отказа от идеалистических принципов и утопических лозунгов раннего демократического движения. Сахарову предстояло или санкционировать эти трансформации и "забывать" вместе с другими о былом идеализме, или идти против течения и вступать в борьбу с друзьями и соратниками, исход которой был очевиден.
Смог бы Сахаров приветствовать Беловежские соглашения, которые покончили не только с "коммунистической империей", но и с любой перспективой перестройки "евразийского" пространства на основе права наций на самоопределение, как это предполагалось в сахаровском проекте Конституции? Смог бы он отказаться от этого права наций на самоопределение во имя "территориальной целостности России"? Смог бы он легко и незаметно перейти от лозунга "Земля - крестьянам, фабрики - рабочим, вся власть - Советам!" к одобрению приватизации и кровавого разгона парламента? На эти и подобные вопросы хочется ответить: "Нет, не смог бы". Хотя мы знаем, что близкие к Сахарову люди проделали именно такую эволюцию, а его вдова Елена Боннэр в 1993 году прямо призывала Ельцина не волноваться из-за правовых вопросов и быть решительнее в борьбе с реакционными Советами. Однако близкие - это все-таки не сам Сахаров, и однозначного ответа на эти вопросы нет.
ОТ САХАРОВА К ПУТИНУ
Как бы то ни было, судьба избавила Сахарова от множества труднейших проблем и позволила ему уйти из жизни воплощением утопически-идеалистического аспекта нашей демократической революции. Победа демократов в конечном счете вела к становлению путинского режима, который Сахаров, безусловно, отказался бы признавать своим, хотя линия преемственности - Сахаров-Ельцин-Путин - исторически совершенно очевидна. Это та же преемственность и то же противоречие между ранними, идеалистическими формами различных протестных движений и тем, что получается, когда они приходят к власти, которые бесконечно повторялись в истории.
Ранний идеализм в окостеневшей, иконной, форме работает на возникшую систему. Сейчас проспект Сахарова создает иллюзию, что дело Сахарова "в основном" победило. Но герои и мученики раннего этапа полезны власти лишь до тех пор, пока люди удовлетворяются иконно-житийными образами и не интересуются, какая реальность была за ними, что действительно думали и хотели ставшие иконами люди. Евангелие надо целовать, а не читать.
И сейчас торжественные чествования Сахарова - это часть системы ритуалов, освящающих нашу политическую систему. Чтение же Сахарова и размышление над тем, как так получилось, что у истоков движения стоял святой, а когда оно утвердилось у власти, главой государства стал Путин, для нашей власти совершенно не нужны. Между тем для понимания нашего положения и наших перспектив эти размышления необходимы и будут необходимы при следующей попытке перехода к демократии.
