Лазик, кстати, был прекрасным пианистом, стал Лауреатом одного из Закавказских Конкурсов музыкантов-исполнитлелей, разделив I премию с нашим же пианистом Виктором Матюшкиным - исключительно одаренным музыкантом, позже они оба преподавали в Консерватории.

Однажды мы, несколько сокурсников, собрались в классе Майора Рафаиловича Бреннера, студентами которого были и Витя, и Лазик, чтобы устроить спринт-забег по… До мажорному этюду Ф.Шопена. Соревновались, естественно, Лазик и Витя – по очереди был сыгран вышеупомянутый этюд, а мы – судьи, с секундомером в руке фиксировали время «прохождения дистанции». Кто победил в том соревновании, сейчас я уже не помню, но то, что оба исполнения были первоклассными – факт!

Кабинет на 1-ой Свердловской 187, где мы занимались, был крохотным, в нем с трудом размещались педагог и трое ее учеников. Элла Марковна не была «строгим» педагогом в утилитарном смысле, но она была Педагогом, и ни у кого из нас и мысли не могло возникнуть – это было бы противоестественно! – не выполнить задания, или выполнить его небрежно, не приложив тот максимум прилежания, который был нам доступен.

В 1993 году в журнале «Музыкальная академия» мне удалось написать об Элле Марковне несколько слов.

Музыкант огромной эрудиции, чрезвычайно тактичный и интеллигентный человек, педагог от Бога – она прививала нам чувство меры, вкуса. Без преувеличения могу сказать, что на ее уроки я ходил, как на праздник. Знание классической гармонии помогло мне, кстати, без особых трудностей научиться играть джаз. И еще: потом, во взрослой жизни, это знание меня чисто материально выручало – частные ученики по гармонии. Я давал уроки в охотку, с удовольствием, без всякой дополнительной подготовки.

В моем музыкальном Аттестате - «почти» с отличием - стоит только одна оценка «4», по сольфеджио. Наш семейный «караевский» слух всегда, скажем так, имел перспективы для роста, и подобная оценка была вполне справедливой. После экзаменов Элла Марковна сказала: «Справедливая “четверка” честнее натянутого “пять с минусом”, ты согласен?» Пришлось печально согласиться, ибо так оно и есть. «Но если бы у меня была возможность», - продолжила Элла Марковна, - «поставить тебе по гармонии «6+», я бы сделала это без колебания». И вся моя печаль мгновенно испарилась, я был счастлив услышать подобное от любимого педагога!

И еще одно немаловажное обстоятельство - Элла Марковна была честнейшим человеком и честнейшим педагогом, и для не существовало никаких иных критериев оценки, кроме одного единственного – профессиональной подготовки студента. Однажды, на приемных экзаменах в Консерваторию она уличила в неблаговидном поступке двух абитуриентов, сыновей своих коллег. С удивлением спросила, зачем нужна им такая «поддержка», неужели они не рассчитывают на свои знания, за которые она сама на выпускных экзаменах в школе, буквально неделю назад, выставила им заслуженные «хорошо»-«отлично».

Пристыженные, они молчали, а Элла Марковна, ласково их приобняв, молча подтолкнула к выходу.

Уже являясь преподавателем Консерватории, я продолжал ощущать ее заботу и внимательное отношение в повседневной консерваторской жизни. Когда она, будучи заведующим кафедрой, предложила мне в качестве учебной нагрузки преподавание курса свободной полифонии у студентов-теоретиков, я пытался отказаться, мотивируя тем, что подобный спецкурс мне вести не под силу, для этого у меня нет ни знаний, ни опыта. «Не Боги горшки обжинают», - улыбнулась она, - «я ведь тоже не сразу была готова к тому, чтобы заведовать кафедрой»! Было, не скрою, страшновато, но с ее предложением пришлось согласиться. Позже, она пару раз она заходила ко мне в класс, а затем, пригласив к себе, подробно разобрала мои уроки - за что-то похвалила, за что-то слегка пожурила. И мои опасения быстро рассеялись, ее поддержка вселила в меня уверенность в собственных силах, и уже буквально со следующего года занятия по полифонии не доставляли мне ничего, кроме удовольствия, как и преподавание композиции и инструментовки.

В 1970 году Элле Марковне – ветерану АГК, и почему-то мне – молодому педагогу были вручены Юбилейные медали «За доблестный труд» в ознаменование 100-летия со дня рождения В.И.Ленина. Мы вместе отправились в Райком партии 26-ти Бакинских комиссаров, вместе отсидели в получасовой очереди, коротая время за беседой о песнях Ф.Шуберта – кандидатская диссертация Эллы Марковны была, если не ошибаюсь, посвящена вокальным циклам «Прекрасная мельничиха « и «Зимний путь». Вместе зашли в кабинет секретаря райкома, вместе выслушали поздравления и напутствия в деле воспитания молодежи, вместе отправились обратно в Консерваторию. Мы общались около полутора часов, и для меня это было прекрасные часы – занятые повседневными делами, мы редко имели такую возможность.

В заключении мне хотелось бы вновь вернуться к «Музыкальной академии».

Э.Никомарова долгие годы заведовала кафедрой в Азгосконсерватории и практически все нынешние педагоги-теоретики в Баку – ее ученики. Среди них немало профессоров, доцентов, заслуженных деятелей... Сама же скромнейшая Элла Марковна ушла на пенсию «старшим преподавателем» – «старым», как она печально шутила, – так и не «дослужившись» до звания доцента. Скончалась она в Новосибирске, где жила последние годы. Весть о ее кончине вызвала у меня слезы, не побоюсь признаться в этом.

Изучение гармонии в Консерватории мы продолжили у Георгия Захаровича Бурштейна. Был он человеком в высшей степени положительным, на занятиях шутил редко, хотя и обладал своеобразным чувством юмора. Его уроки были построены по неизменной схеме – от простого к сложному и давали нам превосходную закалку. После общения с Эллой Марковной было скучновато, хотя такие задания, как гармонизация альта или тенора, были ступенькой к высшему пилотажу и не всегда мне давались легко. Упражнялись мы и в написании прелюдий на заданную тему со сложным тональным планом – Георгий Захарович умело и целенаправленно оттачивал наш профессионализм и развивал нашу фантазию - надо признать, что его занятия были именно «композиторскими».

Его деятельность на музыкальном поприще не ограничивалась преподаванием в АзГосКонсерватории, он был активен во многих сферах культурной жизни Баку: делал прекрасные ансамблевые переложения, предназначенные для учебного репертуара, был редактором издаваемых партитур наших композиторов – когда-то у нас в Баку было свое музыкальное издательство! – писал научные и научно-методические работы, участвовал во всех Съездах и Пленумах, проводимых Союзом композиторов Азербайджана.

Кроме гармонии вел он у композиторов в Консерватории читку партитур, и навыки, полученные во время занятий в его классе, до сих помогают мне. Поняв на практике, что такое «фортепианная фактура» и что такое – «оркестровая», с объяснения этой кардинальной разницы я и сегодня начинаю свои занятия со студентами по инструментовке. Был Георгий Захарович неизменно строг, и однажды мне пришлось пережить несколько неприятных минут. Получив очередное задание – подготовить Увертюру к опере «Кармен», я вечером достал с полки партитуру, раскрыл ее и обнаружил весьма неприятное обстоятельство - медные духовые инструменты в ней были изложены в непривычных строях, и разбирать их было достаточно непривычно, требовало концентрации внимания и отнимало много времени. Возиться с неудобным транспортом мне совершенно не хотелось, и я решил схитрить - откопал в консерваторской библиотеке партитуру, в которой все инструменты были изложены in C. Гордясь своей находчивостью, я явился на урок к Георгию Захаровичу, уселся за рояль, раскрыл «партитуру для неучей» и начал бодро и в хорошем темпе изображать на клавишах бессмертную музыку Бизе. Георгий Захарович быстро уяснил причины моего безошибочного Allegro, закрыл ноты и задал мне только один вопрос: «И тебе не стыдно?..»

Был он на редкость спокойным и уравновешенным человеком, но мне почему-то вспоминаются два эпизода, участником которых он стал по вине нашей легкомысленности – моей и Олега с Леней. Заранее хочу извиниться перед читателем и перед памятью учителя за наши, с позволения сказать, шутки - сегодня они кажутся неэтичными, но по молодости лет, хотел бы надеяться, простительными.

Доцент Георгий Захарович Бурштейн неизменно передвигался по консерватории в одном и том же темпе - Andante maestoso, спокойно и неспешно и, казалось, никакие природные катаклизмы не способны были вывести его из равновесия. И вот однажды нам с Олегом пришла «умная» мысль, проверить, действительно ли это так. Дождавшись, когда в паузе между занятиями Георгий Захарович торжественно проплыл по фойе в профессорскую, один из нас заскочил в класс, спрятал его портфель за портьерой и выскочил наружу. Надо сказать, что это был день выдачи зарплаты, и законное доцентское вознаграждение уже находилась в злополучном портфеле. Усевшись на подоконник, мы с Олегом сделали вид, что серьезно обсуждаем глобальные музыкальные проблемы, а сами внимательно наблюдали за происходящим. Вот Георгий Захарович вышел из профессорской и продефилировал по коридору в класс. Через мгновение - направляется в профессорскую, Andante maestoso сменяется Moderato. Далее шкала темпов неуклонно растет: в класс – Allegretto, обратно в профессорскую - Allegro ma non troppo, вновь в класс - Molto allegro, в профессорскую – Vivace. В этот момент один из нас заскакивает в аудиторию, вытаскивает портфель из-за портьеры, ставит его на рояль, и мы вновь сидим на окне. Георгий Захарович в темпе Vivacissimo в последний раз – мы знаем! - промчался по коридору, влетел в класс и... вот он вновь в своем обычном Andante maestoso, величаво и торжественно направляется в профессорскую.

А вот другая история, не менее «криминальная».

Как-то встречаю в вестибюле консерватории Леню, рядом с ним мается скорбный его сокурсник Полад Мамедов, более известный ныне как Полад Бюль Бюль оглы. Естественно, завязывается обычная беседа с шуточками - прибауточками, «подкалыванием» и т.д. Леня - как всегда - искрится остроумием и излучает миллирентгены жизнерадостности. Я подыгрываю по мере сил, Полад же стоит как в воду опущенный и в сим действе участия не принимает, продолжая безучастно взирать на окружающий мир. Интересуюсь, что так тревожит младшего коллегу. Оказывается, все на удивление просто – через пару дней предстоит зачет по гармонии, но Георгий Захарович его допускать к сдаче не намерен, так как после первой проверки в решенных задачах обнаружена масса ошибок. Исправленные задачи должны быть вновь проверены педагогом, подписаны, после чего и следует допущение к экзамену. У печального Полада, которому гармония, как и многие спец предметы, давалась с превеликим трудом, задачи не исправлены и, как следствие, не подписаны, что и предопределено недопущением к зачету. И тут Леню осеняет гениальная мысль! «Ты»,- говорит он, обращаясь ко мне, - «уже подделывал подпись директора Филармонии Тофика Алекперовича Кулиева и подписывал пропуска в Филармонию: 

 
Так подпиши же еще и задачи Полада, и он будет избавлен от пересдачи, которую ему ни за что не выдержать. Семь бед – один ответ: ты же свершишь еще одно доброе дело». «Доброе дело» пришлось свершить – задачи я, каюсь, подписал:

Студент П.Мамедов был допущен к экзамену, а через несколько дней в профессорской Георгий Захарович жаловался коллегам: «Как это я мог подписать задачи с таким количеством ужасающих ошибок, раньше со мной такого быть не могло. Постарел я, видимо»…

Бедный Георгий Захарович, он скончался нелепо - после хирургической операции, когда самое страшное было уже позади, у него не выдержало сердце.

Такими они были, мои друзья и мои учителя.

И сегодня, вспоминая их, я вновь ощущаю пустоту, с предельной ясностью сознавая, что рядом давно уже нет самых дорогих и близких...

Фарадж Караев

Kultura.Az