Зейнаб Ханларова примет участие во встрече народных артистов СССР в Москве
Как сообщили АПА в пресс-службе Милли Меджлиса, З.Ханларова пригл…
Скорее всего, он у нас в искусстве всё-таки есть. Ну, в смысле, постмодернизм... Потому что, куда ни ткнись – в живопись ли, литературу, кино, театр или музыку, всюду обнаружишь постмодернистов. Плюс ещё большое количество всевозможных работ, статей и исследований, убедительно доказывающих и подтверждающих сей отрадный и передовой для нашей культуры факт.
Причём, оперирование каскадом имён – Ж.Делёз там, допустим, с Ж.Дерридой, М.Фуко и Ж.-Ф.Лиотаром, или Т.Пинчон, к примеру, с Х.Ляхенман, У.Эко и В.Алленом впридачу – в количественном соотношении с именем какого-то нашего автора таково, что, вполне можно подумать, будто автор наш с этим самым Делёзом или Фуко каждое утро в хашной встречается, а вечером в бульварной чайхане чаи гоняет. И соотносительность эту количественную в трудах своих производят исследователи серьёзные и глубокие, которых и ценю, и уважаю, а кое с кем и застольничаю регулярно.
В связи с этим вспоминается педагог по фамилии Семёнов, который вёл в Московской консерватории курс Истории изобразительного искусства – бакинец, к слову, да ещё и из штучных специалистов, умниц и эрудитов. Этот Семёнов иногда забавлялся тем, что начинал свои лекции со слов: «Как-то я ехал в одном купе с Жаном-Полем..» Или: «В 19… году обедали мы вместе с Мартином…» Или: «Альбер мне говорил…» И напрочь сражённый семёновскими связями продвинутый студент утешался мыслью о некоей собственной сопричастности через этого самого Семёнова к «телам» Сартра, Хайдеггера и Камю. Впрочем, то педагог, который, всё равно, что актёр или исполнитель, и которому не нужно, да и не должно познавать всю глубину сосредоточенного одиночества, так как он неизменно работает с аудиторией, публикой. Хочет он того или не хочет. Однако и в нашем случае – случае выявления в нашем искусстве повсеместного постмодернизма, мы имеем дело не с глубиной сосредоточенного одиночества, но с серьёзностью научного познания в одиночестве. Частенько забывая о том, что если мир сотворён, значит и научное его постижение всего лишь иллюзия, так как первичность мира в совершенно другом, непостижимом и недосягаемом, и значит, ничего в этом мире не может быть поводом для серьёзного изучения и разговора. Особенно, если вопрос заключается в нашем доморощенном Postмодернизме.
Каюсь, я и сам нередко, обращаясь к творчеству разных отечественных авторов, с видимым удовольствием и чувством исполненного долга нахожу в их опусах глубокомудрие игры постмодернистскими смыслами, стилями, концепциями и цитатами. Да ещё нахождение это доставляет мне не только радость несказанную, но и гордостью переполняет, что вот, мол, и мы ничем никого не хуже, вот, мол, и мы в ногу со временем, а может даже и на шажок впереди него. Самое же для меня необъяснимое, что я ведь и дальше буду продолжать выискивать и мудрёно обосновывать прогрессивную постмодернистскую сущность современного азербайджанского искусства! Уверен, что буду!
Наверное, человек – та же история, и многое он, как и история, не может объяснить в себе самом. Например, история и по сей день, так и не дала мало-мальски вразумительного ответа, почему, допустим, в первом тысячелетии до н.э. греки, персы, индийцы совершают мощный исторический прорыв, в то время как великие цивилизации Египта или Мессопотамии остаются на обочине этого процесса? Или, отчего именно в Испании, в период всеевропейского возрождения и обновления, не случилось хотя бы небольшого технического или научного открытия? Или, как так вышло, что в передовой Англии ХIХ века отсутствуют значимые для музыкальной традиции выдающиеся композиторские имена?
Это я не о себе, это всё в продолжение того, что если даже история не в состоянии ответить самой себе, то человеку, тем паче, ещё большего в себе не объяснить. Потому что, как известно, понять и объяснить – вещи разные. Так что весь мой последующий пафос – это, прежде всего, пафос, повёрнутый в свой собственный адрес.
И начну я его с вопроса сакраментального и много уже лет себе задаваемого: если и у нас ныне постмодернизм – означает ли это, что и у нас был свой модернизм, по завершении которого и начался этот самый «пост»? А если был, то выходит, я его, этот отечественный модернизм, каким-то странным образом прошляпил. Дабы не случилось терминологической путаницы я под модернизмом, а данном случае, подразумеваю радикальные тенденции Второго, послевоенного авангарда. Когда искусство отказалось, наконец, от всяких социальных, идеологических и просветительских функций, освободившись от любых внешних, да и внутренних прикладных факторов. Когда искусство стало делом исключительно мысли, изобретательности, языка и структуры, когда любое в нём высказывание носило только нейтральный характер и приобретало лишь явление вербального или невербального языка, и потому само искусство всё более относилось к единству языка, мысли и структуры, но никак не к единству отражения, познания, жизненной практики, истории или характеристичности. Проявлялось это, прежде всего, в неуклонном освобождении от метафизического контекста и конкретной работе с предметом искусства: звуком, ритмом, цветом, холстом, словом, фонемой и т.п. Смысл же этого предмета определялся чисто структуралистически, как момент извлечения и обособления от всякого значимого и ценностного культурного пространства. И вот, сколько бы я не изучал это вопрос, сколько бы не пытался даже «за уши» притянуть хотя бы что-то в нашем искусстве к этому авангардно-модернистскому переосмыслению, ничего не получалось! Ну никак не тянуло оно, наше искусство, на эту сверхрадикальную переоценку.
У нас ведь никогда не было такого, чтобы «порождающие формулы искусства» утверждали самодовлеющий характер знаковых систем, не подразумевающих никаких прочих содержаний, кроме самих себя, как не было и того, чтобы педантично и целенаправленно исключались всякие знаковые модели, не соотнесённые с чистотой структурной мысли и изобретательности. Высшей целью, благом и основоположением нашего искусства – даже когда наши мастера использовали авангардные техники и системы – оставалось равнение на содержание и представление. Собственно, таковым оно пребывает и сегодня.
С особой трагичностью это противоречие между новыми технологиями и непоборимой ориентацией на содержание сказалось на позднем творчестве Кара Караева, когда он в начале 60-х, вернувшись из США, осознал почти непреодолимую пропасть между тем, чем занимался остальной музыкальный мир и той убогостью, что творилась в советской композиторской школе. Усиленное изучение «формалистической» техники композиторского письма, интенсивное погружение в мир новых звучностей и приёмов ещё более усугубило эту неразрешимость. Безусловно, созданные в этой новой для себя системе Третья симфония (1964) и Скрипичный концерт (1967) явились лучшими сочинениями азербайджанского гения, однако путь этот для него оказался, в итоге, тупиковым. Неразрешимость так и не разрешилась. Все последующие годы, вплоть до своей смерти, либо странное молчание для композитора, чья слава и авторитет были более чем заслуженными, либо попытки непонятных прорывов – типа мюзикла «Неистовый гасконец», так и оставшегося для меня самой, мягко говоря, странной страницей караевской биографии.
Словом, если в нашем искусстве по-настоящему так и не было своего авангарда, если мы так и не прошли собственный этап модернизма, то можем ли мы всерьёз рассуждать о нашем постмодернизме? О том, то есть, рассуждать, что должно было наступить после того, чего у нас попросту не существовало? Или же это что-то навроде скачка из феодализма в постиндустриальное общество? Если так, то тогда легко объяснимо, почему постмодернизм наших авторов – постмодернизм, ну, скажем… своеобычный? А лучше «своеобыкный» или даже «необычновенный»? Чтобы было понятнее, наш отечественный постмодернизм, в определённой мере, можно уподобить трём формулам кантовского категорического императива, примененным, правда, в обратном порядке. Если у Канта начальная формула гласит, что «нравственное законодательство должно быть всеобщим»; а в срединной провозглашается, что «каждое разумное существо есть цель в себе и может в нравственном отношении только таким законам подчиняться, которые происходят от его собственной воли»; то третья – синтезирует и подытоживает две первые, свидетельствуя об идее «воли каждого разумного существа как всеобще-законодательной воли».
Наш же отечественный постмодернист вначале собственное понимание постмодернизма принимает за всеобщий постмодернистский закон, далее это понимание приобретает характер «цели в себе», якобы подчиняющийся общему, наконец, понимание это прочно закрепляется в нём как единственно априорное, истинное и всеобщее. Из-за этой, как мне кажется, изначальной путаницы так и не осуществляется постмодернистская «красота броска», в которой только и преодолевается порог своего феноменального бытия и который возможен лишь в результате радикального разрыва с собственной гносеологией. Наверное, поэтому наш постмодернизм – вот уже я снова говорю о нём так, будто он у нас безапелляционно есть! – всё ещё остаётся постмодернизмом локального значения, не способным проникнуть по ту сторону национального сознания и национальных самоидентификаций, где единственно и возможно, где единственно и возникает Структура транссубъективного Письма, мира, бытия и реальности.
Мне кажется, что мы всё время упускаем этот, фактически, нонсенс нашей культуры – отсутствие в ней авангардного, модернистского этапа – когда бесстрашно бросаемся в научные рассуждения о месте постмодернизма в творчестве азербайджанских композиторов, художников, писателей, поэтов, режиссёров театра и кино, когда приходим к неким обобщающим умозаключениям о роли и значении национальных авторов в развитии постмодернистских тенденций и специфик. С другой стороны, если отбросить в сторону все эти европейские интеллектуальные заморочки и вспомнить, что по дзэн-буддизму всё в мире проистекает из Пустоты, то вполне можно допустить, что и наш доморощенный постмодернизм возник из этой самой пустоты и, значит, пока ещё можно не волноваться, что он таким же пустым и пребывает.
Вновь повторюсь: все высказанные мысли и претензии адресованы, в первую очередь, самому себе, потому что, так для себя толком и не определив: возможен ли в нашем искусстве постмодернизм без модернизма, я уже завтра, возможно даже с самого раннего утра и, возможно, с энтузиазмом посильнее прежнего, ринусь выискать, исчислять и обосновать этой самый (несуществующий? существующий?) постмодернизм в творчестве различных азербайджанских мастеров.
Рауф Фархадов
Kultura.Az
