24 марта 2008 года умер Георгий Гачев.

В конце 1960-х годов попала мне на глаза книга Г.Д. Гачева «Содержательность художественных форм. Эпос. Лирика. Театр» (1968). Книга буквально заворожила меня своей необычностью. Сколько книг прочёл с тех пор, многое успел позабыть. А книгу Гачева помню до сих пор.

Помню, что книга рассказывала о процессе исследования, а не о его итогах. А процесс был увлекательный, и даже весёлый, озорной. «Мысли» Гачева вели себя как живые существа, у них была своя биография, свои эмоции, свои невзгоды и свой восторг.

Помню, что самые обычные слова у Гачева преодолевали свою чопорность, взрывались изнутри, приходили в движение-верчение (это, буквально, о нём поэтическая строчка «люблю из слова душу вытрясти»): «изделие» выскакивало «из дел», «вскрывать» превращалось в гигантскую вспученную утробу, вроде утроб раблезианских гигантов, «недостаток» превращался в множество вещей, которые невозможно «достать» и до которых невозможно «дотянуться».

Помню, что сам Гачев придумывал свои слова и уже сейчас, в статье его памяти (Михаил Бойко. «И щуку выбросили в реку. Памяти философа и литературоведа Георгия Гачева», «Независимая газета», «Ex Libris» 27 марта 2008 года), узнал-вспомнил о таких его словах, как «природина», «исповесть» (повесть плюс исповедь), «всебятина», «лжизнь» (слово, которое сам Гачев расшифровывал как «ложью живая жизнь, женское начало, гибкое и лукавое, спасается-увиливает от прямолинейных рассудочных правд, секущих на «да» и «нет»).

Помню, блестящую метафору, которая образно и ясно объяснила мне принципиальную разницу между «эпосом» и «лирикой». Лирическое стихотворение – это стометровка, в отличие от марафонского бега эпопеи. Лирика это когда на одном вздохе надо выразить весь мир и себя в нём. Лирика это заклинание, внушение, наваждение, чародейство. Лирика это испускание крика радости, облегчение от боли. Эпопея же - это когда мир больше чем человек, когда бежишь в размеренном темпе и рассматриваешь предметы, которые открываются тебе навстречу. Эпопея это граница эпох, это граница Войны и Мира, это ситуация, когда государство лицом к лицу сталкивается со своей смертностью и идёт на поклон к своим гражданам, называет их уже не «граждане» и не «подданные», а «дорогие соотечественники» и «братья и сестры», т.е. применяет понятия из обихода патриархального общежития.

Помню, важную для меня мысль Гачева, которую запомнил на всю жизнь: «эпопейное миросозерцание есть мышление о бытии в самом крупном плане, по самому большому счёту и через самые коренные ценности. И до сих пор нам известна лишь одна из таких всемирно-исторических ситуаций, а именно: перекрёсток непосредственного и отчужденного общежитий – народа и государства – как двух основных способов объединения людей». Может быть, эта граница не только когда-то, но и всегда, не только в синхронии, но и в диахронии, не только вчера, в истории, но и сегодня, внутри современности. Может быть, это всё та же граница между общиной и обществом, которую Ф. Фукуяма называет «великим разрывом», и которую до конца преодолеть невозможно. И может быть, наконец, это та самая граница, о которую мы, азербайджанцы, спотыкаемся вновь и вновь, предпочитая различные формы общинного сознания (тёплый проект) – закону и процедуре (холодный проект), не умея и не желая перейти «перекрёсток», о котором говорит Гачев. И тем самым, не умея и не желая стать цивилизованным народом.

Книга Гачева в моей домашней библиотеке на самом видном месте и вся исчёркана-выделена-дописана ручками разных цветов и, признаюсь, во многих моих статьях, спрятана гачевская мысль (искусный деконструктор это легко обнаружит).

Только сейчас из статьи М.Бойко узнал, что книга «Содержательность художественных форм» была подвергнута разгромной критике, и Гачеву пришлось уйти с работы, из ИМЛИ, Института мировой литературы. Но Гачев не унывал и даже иронизировал: «И щуку выбросили в реку. Жертвой пешки, как в шахматах, я стяжал захватывающую игру». Что можно сделать с человеком, который радуется, что «неожиданно» выгнали с работы, и тем самым он «стяжал захватывающую игру» познания. И что можно сделать с человеком, который по-настоящему свободен, свободен не от, а для, в смысле для Мира, Познания, Бога.

Основной труд Гачева, гачевская сверхидея, если хотите, гачевское откровение, «Национальные образы мира». Национальные миры Гачев воспринимает как Космо-Психо-Логос, то есть единство местной природы, характера человека и склада мышления. Рассказывает же он его на языке всем известных с древности «четырёх стихий»: земля, вода, воздух, огонь, плюс «пары противоположных качеств: мужское и женское, прямое и кривое, вертикаль и горизонталь, рисунок и цвет, время и пространство, дом и среда, история и эволюция, творение и порождение» (цитирую по статье М. Бойко). Сам Гачев называет это интеллектуальным путешествием в силовом поле между полюсами Судьбы и Свободы.

Так вот, я уже многое знал о Георгии Гачеве, когда однажды раздался телефонный звонок и голос в трубке представился «с вами говорит Георгий Гачев». Можно понять моё удивление, но ларчик открывался просто. В Переделкино Гачев познакомился с С. Рустамханлы, который тогда был министром печати (можно вычислить, что речь идёт о начале 1990-х годов). С. Рустамханлы предложил ему написать Азербайджанский национальный космос, а затем издать в Баку книжку, в которую войдут наряду с Азербайджанским, Грузинский и Эстонский национальные космосы («Армянский национальный космос», по известным причинам, уже невозможно было включить в книжку, изданную в Баку). Так Гачев оказался в Баку, был представлен Анару, а Анар, в свою очередь, решил, что лучшим гидом для Гачева окажусь я.

Мы почти два дня провели с Г. Гачевым и, хотя  не могу похвастать, что веду запись подобных встреч (азербайджанец?!), многое от той встречи сохранилось в памяти.

Остался в памяти визит к художнику Мир Джаваду. Это была странная квартира, кажется и не жилая вовсе, а просто давно не знавшая ремонта  мастерская художника, где кругом свалены холсты, краски, и просто куски то ли камня, то ли битума. И среди всего этого художественного хлама, в квартире-развалюхе, в кресле, такой же развалюхе, как всё вокруг, но конструкцией своей похожей на королевский трон, сидел Олимпиец. Так свою судьбу, своё призвание, своё ремесло воспринимал он сам, художник Мир Джавад, так его «отмеченность» воспринимали жена и сын (признаюсь, я даже задал себе тогда приземлённый вопрос: «значит, возможно такое отношение к мужчине, мужу, который не зарабатывает много денег?», но с Гачевым подобными «приземлёнными» вопросами поделиться не решился).

Гачев рассматривал всё вокруг с неподдельным интересом и задавал вопросы не дежурные, не вылизанные, а такие, которые мог бы задать непосредственный, любознательный, и при этом простодушный, ребёнок.

Процитирую лучше то, что впоследствии напишет Гачев:

«Когда вынесли картины – какая-то горючая смесь навалилась на тебя: из солнечности и мощности, из страха и веселья. Весёлые страшила, пасти, где зубы – как дрова. И всё так пёстро, как ковёр. И пружинно-волево: постоянен орнаментальный мотив змеяющейся волны, сжатой синусоиды, что вот – распрямится. И эти пружины прошивают все ровные плоскости, то тут, то там...

И вот, суммируя впечатление своё на языке четырёх стихий, я сказал:

- Это же Космос огневоды! Повышенная жизненность, пружинная плоть, и всё бытиё полыхает пестротою. Даже тёмное: чёрное, фиолетово-лиловое – всё пышет жаром, не холодом, чревато пламенем – как нефть, которая тоже=огневода, потенциал зароастрийский...

- Вы точно угадали! – отозвалась его жена Люба. – Ведь в первый свой период, когда он «абстрактные» вещи делал, - прямо из битума отливал.
И повела на кухню – там плита – барельеф из битума, где нанесена и глазурь, а посреди выпуклость круглая, а в ней щель, как влагалище мировое...

- И пестрота радужных нефтяных разводов тут в фактуре картин, - замечаю.

- Верно, он апшеронец, вырос, любуясь на игру спектра нефти на воде, - подтвердила жена...

Интересно, что про его предков рассказывала Люба. Его дед – духовное лицо; сын (отец Джавада) – скорняк-мастер, зажиточный, содержал отца, кто – как дервиш, погружённый в духовные медитации. Когда после революции пришли их выселять из дома, дед взял лишь свой толстый Коран, потом вернулся на своё место в доме и стал снова читать... Его опять – выдворять...

Он трогательно любил сына (скорняка) – и его, уже 40-летнего, зарывал в горячий песок на берегу моря, чтобы доставить ему кейф и негу...

Отец тоже был оригинал. Как-то оставил сына однолетнего сидеть на краю очень глубокого, чуть не 100-метрового колодца. А когда ему на это указали, он твёрдо:

- Мой сын не упадёт!

И не упал. Вот эта исламская уверенность в судьбе и предназначении вела, быть может, потом и Джавада в его бескомпромиссном творческом пути…»

Эти слова «мой сын не упадёт» запечатлелось во мне, я обсуждал его с Гачевым, потом писал об этом, всё удивляясь этой уверенности в себе скорняка из Фатмаи. Не могу не спросить себя и нас всех, куда подевались эта уверенность, это пренебрежение к страху, это убеждённость в предначертанности собственной судьбы? На каких ухабах истории мы растеряли эту внутреннюю стойкость?

В последний вечер пребывания Георгия Гачева в Баку, у нас дома собралось несколько человек, вечер этот Гачев позже назовёт «меджлис культурологов». Насколько я помню, был Ниязи Мехти, был Вагиф Ибрагимоглу, был покойный философ Гасан Кулиев. Жена приготовила плов, мы беседовали, а Гачев в основном задавал вопросы и внимательно нас выслушивал. В самом конце вечера Гачев высказал мысль-вопрос, который с тех пор зацепился в моём сознании и прорастает вновь и вновь: «когда я слушаю вас, передо мной раскрывается поразительно интересная культура, у которой, несомненно, есть свой Космо-Психо-Логос, но почему культурная волна, на которой вы сообщаете о себе миру, столь банальна и скучна». Почему, спрашиваю я вновь и вновь, вслед за Гачевым? Как избавиться от неколониальных комплексов-очков, через которые мы продолжаем смотреть на мир? Как убедить, что нормальная культура, как и нормальный человек, никогда не занимаются своей «пропагандой»?  Как убедить, что если Бог, история, вечность, в кого больше веришь, сохранили нас в семье народов, то это и есть реальная оценка нашего величия? Как убедить, что оценка одного Гачева стоит тысячи дежурных признаний и фарисейских славословий? Увы, боюсь, что это глас вопиющего в пустыне. Ещё очень долго мы будем пребывать в неведении о самих себе и подменять это неведение «пропагандой», за которой торчат огромные «уши» наших неодолимых комплексов.

Мы дружески расстались с Гачевым и через некоторое время мне прислали из редакции, на рецензирование, рукопись книги Г. Гачева с «Национальными образами мира Азербайджана, Грузии и Эстонии».

До сих пор не знаю, прав я был или не прав, когда написал на рукопись Г. Гачева, фактически отрицательную рецензию. Конечно, эстонский и грузинский «Космосы» были написаны более ярко, меня это не смущало, я согласился бы с более жёсткими оценками азербайджанской культуры, Смутило меня то, что Азербайджанский Космос был практически дневником, честным, дотошным, точным, временами прозорливым, дающим огромную пищу для наших рефлексий между полюсами Судьбы и Свободы национальной культуры, но всё-таки по жанру «дневником» (армянский Космос тоже, во-многом, оказался дневником). Может быть, меня смутил рассказ о моей семье (в полной мере доброжелательный, просто я не привык к подобным публичным «презентациям»). Так или иначе, книга не вышла. Гачев пару раз через азербайджанских литераторов передавал мне привет (всё из того же Переделкино), не знаю, доходил ли до него мой обратный привет. Не покидало ощущение, что Гачев повел себя и более прямодушно, и более великодушно (то и другое чрезвычайно ценю в людях и не думаю, что это так уж свойственно нам, азербайджанцам). Пожалуй, я испытывал некоторую неловкость перед Гачевым, но ничего не мог с этим поделать.

Несколько лет назад, мой сын неожиданно для меня принёс книгу Георгия.Гачева «Национальные образы мира. Кавказ. Интеллектуальные путешествия из России в Грузию, Азербайджан и Армению» («Издательский сервис». Москва, 2002 год). Честно скажу, я обрадовался выходу этой книги. По многим причинам, в том числе и потому, что это была память о тех днях, о том вечере у нас дома, о жене, которой уже нет в живых. И возможно потому, что место Эстонии (даже несмотря на то, что «Эстонский космос» представляется мне одним из самых проникновенных) заняла Армения и это, как бы к этому не относиться, вполне естественно. И самое главное, потому что к этому времени я был уверен, необходимо обнародовать то, что написал о нас Георгий Гачев.

Раздел об Азербайджане Гачев назвал «Космос Огне-Воды». Он включает в себя такие главы как: «Сад и Рок», «Кура и Дорога», «Огнедышащий Логос», «Анар и Тогрул», «Коран и Духовность», «Азербайджанствую!», «Культуролог Рахман», «Художник Джавад Мирджавадов», «Космос ковра», «Одухотворение азербайджанства», «Азербайджан и Россия», «Взгляд на игры истории» и другие. Возможно портал «kultura» напечатает некоторые главы из книги и читатели смогут с ними познакомиться.

Несколько слов об Армянском космосе, который Гачев назвал «Белый Арарат и Чёрное солнце». Любопытно, что в Армению он отправился неожиданно, вдруг, «рюкзак, мешок, билет – еду!». Там, в Ереване, кроме всего прочего устроился рабочим на винный завод и честно проработал несколько дней, деля с рабочими их быт, их заботы, и их трапезу (включая алкогольные возлияния).

Позволю себе привести две зарисовки-размышления Гачева, совсем не для злорадства, еще неизвестно, что бы написал Гачев, разделяя быт и трапезу с нашими работягами:

«О сколько мошенников в сем народе» Даже Ревик, муж Асмик, взятки в суде брал, и мы, и Бочаровы любим и любят их. Мыслимо ли, чтобы с русским взяточником мы любовно общались? А с армянским – общаемся, ибо это – общая магма и плазма, общий стиль и не мешает индивиду быть глубоким...

Никто не хочет иметь хороших отношений с Господом Богом. Все хотят иметь хорошие отношения – с директором винзавода, с секретарём райкома, со сторожем винного пункта, с механиком – даже со мной. И взаимно плутуем все. Но невдомёк, что лучше бы состоять в хороших отношениях с Господом Богом...»

«Так что напрасно армяне, перебирая свою историю, предаются ламентациям на захватчиков-соседей, которые почти никогда не давали Армении существовать самостоятельно. И отчего плен и скорбь и чужбина... Останься они одни в мире, как остров в бытии, они б перемёрли, оцепенев в камни. Ибо в их принципе как раз – жить с соседями, в соседях, но не друг с другом...»

«Не развеян-разветрен, как грузин, кто щедр наружу, даже не от избытка, а просто так ориентирован. И ничего у него нет, а будет дарить-одаривать. Армянин же – стяжатель. Даже страданий, как этот, Нарекаци, копилка плачей-стенаний. Уплотнитель ткани Бытия. Мало того, что плоть его – камень, но ещё и душу свою камнями побивает».

«Читал сим летом гениальную «Книгу скорбных песнопений» Григора Нарекаци. Она – что Библия народа, что «Божественная комедия» Данте, что «Витязь в тигровой шкуре» для грузин. И это надо же – картину Космоса, панораму бытия – пропустить через жанр плача!»

Книгу Георгия Гачева заключает послесловие, названное «Нет большей печали...», из которого вновь позволю себе привести несколько цитат:

«Национальное – не высшая ценность для человека, это лишь одно из измерений его бытия среди равномощных сверхъидей и сущностей. Выше и труднее – Личность, Истина, Дух, любовь...»

«Национальное – это и почва, и помеха»

«... эпиграфом к своим национальными исследованиям я недаром взял изречение Гераклита: «Для бодрствующих существует единый и всеобщий космос (из спящих же каждый отвращается в свой собственный)». Значит, национальные образы мира – это как бы сны народов о Едином. Зачем же заниматься «снами»? А чтобы не принимать их за действительность».

«Флейта, контрабас, валторна разны по тембрам, но все они – музыка, единое дело и бытиё осуществляют. Возлюбленная непохожесть и незаменимость – мой девиз! Но почему-то валторна вдруг застыдилась своего тона и похотела звучать скрипкой и ломает-корежит-перестраивает свою структуру и варганит новую, чтобы доказать, что «и мы такие же, умеем!». Как раз недостаток САМОПОЗНАНИЯ собственного качества своего народа – у политиков, что хлопочут об уСЛОВиях существования и развития своей нации, не слыша безусловного СЛОВА, чем она жива»

«Народы сцепились ныне друг с другом, одержимые страстью к своей национальности, стремясь высвободить простор для своего именно особенного качества – чтобы ему привольнее в этом мире жить и проявляться. Но делают-то что? Самое одинаковое и абстрактное – смерть! Ей, всеуравнивающей абхазов и грузин, азербайджанцев и армян, - служат. Нивелировку и энтропию осуществляют, стремясь к своей уникальности! А цели какие ставят? Заиметь собственного Левиафана-государство, валюту, полицию – и чванится на международных конференциях, т.е. стать КАК ВСЕ. Снова дивлюсь этому парадоксу, иронии неисповедимых путей Господних. И в усилиях этих, направленных на создание условий национального бытия, катастрофически как раз СЛОВО своё растрачивают, жертвуют и жизнями людей, и культурой, «лица необщье выраженье» своё губят. И какие-то противные (простите!) стали люди и народы – в этом состоянии ошаления зверского. А были-то, виделись мне такими благородными: по-разному, но - прекрасными».

Что можно добавить.

Что когда-нибудь книги Георгия Гачева помогут нам разобраться в самих себе, вернуть себе своё СЛОВО. И тогда, уверен, книги Гачева,, прежде всего «Национальные Космосы» будут не разъединять, а объединять народы-соседи...

Тогда Гачева снова помянут добрым словом. 

Рахман Бадалов

Kultura.Az