Профессор ужасов Уэс Крэйвен
«Раз, два, Фредди заберет тебя, Три, четыре, запирайте дв…
Фильм закончился. Чай, конечно, я налил себе холодный. Надо будет поставить чайник на плиту. Сигарета в пепельнице выгорела. От неё остался только пепел и наполовину обгоревший фильтр… Я зажигаю новую сигарету, выхожу на балкон.
Мама поёт мне колыбельную. Мне нравится, когда мама поёт колыбельную. Нравится в полудрёме слушать её. Она думает, что я уже заснул, и поёт всё тише и тише. Встаёт. Я открываю глаза. Прошу спеть ещё.
Стук в запертую дверь. Вниз по лестнице. Узкий двор, завешенный вдоль и поперёк простынями. Простыни висят на верёвках, которые поддерживаются длинными палками. Один конец палки раздвоен, другой упирается в землю. Во дворе обычно бывает много народу: дети гоняют мяч, женщины возятся с детьми, мужчины курят, играют в нарды. Сейчас же никого нет. Все выбежали на улицу — там разбилась машина. Врезалась на полной скорости в дерево. Папина машина. Под ногами куски стекла. Милиция оттесняет людей от места аварии. Только бы не подойти ближе. Только бы не подойти!
— Какой ужас! Они оба погибли!
— А, может, выживут?
— Да нет… Погибли… Видишь, врачи уезжают. Доктор сказал, вероятно, инфаркт за рулём случился.
— Вот их пацан. Стой! Не убегай!
***
Я почему-то зашёл в аптеку. Ты не знаешь, что мне надо купить? Вот и я не знаю. Я стою около витрины и читаю названия: лекарство от кашля, мочегонное, противозачаточное. Зачем же я зашёл в аптеку? В конце концов, какая разница? Разве Ты не замечала за собой такое: проходишь рядом с магазином или аптекой и заходишь, заранее зная, что ничего не купишь. А вот эта старушка знает, что ей надо… Или вот этот сопливый очкарик. Он определённо купит что-нибудь от простуды. Парень в кожаной куртке, с густыми чёрными усами, проросшими вплоть до нижней челюсти. Он размахивает руками, в каждой — по бутылке кефира. Парень визжит. Наверное, глухонемой. Бутылки мешают ему жестикулировать. Он кладёт их на стеклянную витрину, не прекращая при этом визжать на продавца. Продавец — прыщавая девушка — объясняет ему, что пустышка (а-а-а, ему нужна пустышка, поэтому он между визгом чмокает) продаётся только в комплекте с бинтом, термометром и какими-то лекарствами. Глухонемой поднимает обе бутылки с кефиром и со стуком опускает на витрину (по-моему, витрина не разбилась) и этим выражает протест, отчего продавец приходит… нет, не приходит в ярость — просто заявляет, что пустышку без комплекта не продаст. Глухонемой яростно жестикулирует, чмокает, визжит, подпрыгивает. Зеваки вступаются за глухонемого, требуют продать пустышку без комплекта, а продавщица отвечает, что если будут продавать таким образом каждому… Какая разница, что она дальше говорит. Я всё-таки куплю что-нибудь. К примеру, снотворное. Да, пару пачек снотворного.
Туман больше не рассеивается. Но поблизости кто-то шевелится, разговаривает, любит. Я Тебе изрядно надоел. Но с кем мне общаться, если не с Тобой? Тебе очень идёт вязаная шапочка. Возможно, Ты сейчас читаешь книгу или работаешь, а тут я со своими мыслями. Ах, чёрт, чуть не наткнулся на кого-то. Проклятый туман! Ты извини, но общение с Тобой я прервать не могу. Ты спрашиваешь, почему? А, может, и не спрашиваешь. Всё равно я не знаю, что ответить.
Вот моя дверь. Она отвратительно скрипит, открываясь. Надо бы её смазать. Интересно, который раз я произношу эту фразу? «How did you know I was living here?» — вкоридореякидаюкурткунастул. «Leave me alone!» — я захожу в туалет. Не удивляйся, я так изучаю английский. Развешиваю листочки с английскими предложениями по всей квартире, через неделю меняю. Знаешь, помогает. «Well maybe I’ll do that now». Я срываю плакат на кухне. «Do you want to come?» — a этот в спальне, вслед за ним остальные. Я выхожу со всей кучей плакатов на лестничную площадку и открываю крышку мусоропровода, по которому любят карабкаться крысы. При виде крыс меня бросает в дрожь.
Однажды я как-то мыл посуду, а крыса выскочила из-за плиты, и почему-то не серая, а коричневая. За ней тянулся грязный хвост, похожий на шнур. Остановилась, посмотрела на меня чёрными глазками-пуговками и не спеша недовольно вернулась обратно. Оказывается, за плитой она прогрызла дыру, откуда и пускалась в путешествие по моей квартире. Я зацементировал дыру и лёг спать. Утром я обнаружил, что все мои труды были напрасны.
Дыра в первозданном виде. Весь день крыса шуршала то за шкафом, то за холодильником. И в довершение всего нагадила на стол, видимо, в отместку за то, что я вмешался в её частную жизнь, хотя мою жизнь отравляла именно она. Я купил крысоловку, поставил её около норы. Для приманки положил в ловушку кусочек колбасы. Колбасу она съела, а вот крысоловка не сработала. Крыса издевалась надо мной. Я схватил швабру — и как начал носиться по всей квартире! Крыса прыгнула мне на плечо со шкафа. Оттолкнувшись, полетела, именно полетела на пол, и пустилась наутёк. Я побежал за ней. Метнул в неё швабру, но только разбил вазу. А крыса, полагаю, успешно скрылась в норе. Вот обломки вазы первые и отправились в дыру. Я решил забить нору крысы стеклом. Посмотрим, как она будет стёкла разгрызать. Я разбил бутылку из-под вина, запихал осколки в дыру. Они так же успешно провалились в никуда. Я принёс с балкона ещё несколько бутылок. Проделал то же самое. Результат тот же. Наконец, когда в дыре исчезли осколки пятнадцати бутылок, дыра забилась. Я начал цементировать стену… но вдруг услышал шорох за шкафом. О, нет! Крысы не было в норе!
Тогда я придумал страшную казнь! Намотав на палку шнур и оголив его концы с одной стороны, включил другой конец шнура в сеть. «Электрический стул» или, вернее, «электрическая дубинка» для крысы была готова.
Битый час я гонялся за крысой по кухне. Крыса то носилась по столу, то залетала на шкаф. Но стоило мне подбежать к шкафу, как она уже наблюдала за мной из-за холодильника, а через секунду вновь неслась по столу. Наконец она устала (как и я, кстати) и забежала за плиту, но в нору уже попасть не могла. Там между плитой и стеной она и застыла. Так… Но там мне её самодельной электродубинкой уж никак было не достать. Я поднял чайник с кипятком. Можно ошпарить крысу и она умрёт: только наклонить чайник. Я постоял, положил чайник на место и вздохнул. А крыса посмотрела на меня и убежала.
Я убил крысу… Я стал причиной её смерти. Она выбежала на балкон и свалилась вниз. Правда, когда я спустился во двор, я не обнаружил её труп. Может, она и не умерла. Как бы то ни было, представляешь, сколько было бы смеху, если бы крыса перед прыжком с балкона заговорила, и причём, по-английски! Я засовываю листы с фразами в мусоропровод, которые, может быть, помогли бы крысе выучить английский язык, и закрываю крышку. Возвращаюсь в квартиру. Принимаю душ, ужинаю вчерашними котлетами с картошкой, запиваю бутылкой вина, включаю магнитофон. Ты любишь Жана-Люка Понти? А я просто обожаю Люка Понти, особенно его «Мираж». Я достаю снотворное, выдавливаю все таблетки на журнальный столик. Горстка маленьких, цветных, соблазнительных таблеточек. Вода под напором пузырится на дне стакана, выплёскиваясь за края. Я ставлю стакан рядом с таблетками. Думаю, хватит стакана воды, чтобы запить таблетки. Вначале закружится голова, всё вокруг увижу, как через очки с толстыми линзами. Наступит темнота… А может, и не темнота, а сон… Я часто вижу сны. Это будет бесконечный сон. Ладно, хватит… Чёрт! Что это опять дребезжит?! Телефон! Ненавижу звон будильника и телефона. НЕ-НА-ВИ-ЖУ!
Стакан с водой летит в телефон. Попал. Стакан падает на пол, разбивается. Телефон продолжает звонить.
Девять, десять, одиннадцать звонков…
Белый пластмассовый шарик перепрыгивал через сетку в душной прокуренной теннисной комнате. Игрок с сигаретой в зубах жонглировал ракеткой. Хлоп! Шарик падал на пол. Игрок громко смеялся. Игрок смеялся, гнал Элика за шариком. Тот приносил ему шарик. А игрок, промахнувшись, опять кивком головы отправлял Элика искать шарик.
— Ты зачем это? — спросил я,
— Проиграл, а деньги не отдаёт. Говорит, что нет. Так что пусть отрабатывает. А тебе какое дело? Чего ты на меня так смотришь?
Шлёп! Игрок промахнулся, шарик полетел на пол. Элик нагнулся поднять его. Игрок, злорадно взглянув на меня, пнул его ногой. Элик растянулся около теннисного стола и заплакал. Я прыгнул на теннисный стол и ударил игрока ногой в лицо. Он, схватившись за голову, упал. Между пальцами хлынула кровь. Потом на меня набросились его друзья. Да и игрок, очухавшись, надвигался на меня с ножом. Внезапно появилась милиция. Все разбежались. Я отряхнулся и пошёл по улице. Элик шёл за мной и улыбался…
Двенадцать, тринадцать, четырнадцать, пятнадцать звонков…
В то лето в Баку было особенно жарко. Я шёл с работы, стараясь держаться поближе к домам, спасающим прохожих милосердной тенью. Кроссовки утопали в расплавленном асфальте, как в зыбучем песке. Я старался идти как можно медленнее, чтобы делать меньше движений. От движений рубашка прилипала к мокрому телу.
Полседьмого вечера. Нет возможности поехать на пляж, залезть в Каспий — только там блаженство и спасение в такую погоду. Счастливчики сидели в сине-зелёной воде, ныряли и булькали под водой. Я подставил голову под кондиционер — он окутал меня холодной струёй воздуха. Это, конечно, не бульканье под водой, но тоже неплохо.
В комнату вошёл Элик — я забыл закрыть входную дверь.
— Ты закрыл дверь?
— Да.
Он сел. Я налил себе и ему чай. Элик посмотрел на потолок и сказал: «Я устроился на завод. Холодильники там делают. Хочу тебе подарить холодильник. Вынесу его с завода по частям, потом у тебя дома соберу. Я же теперь специалист. Вот принёс тебе первую часть».
Он достал из кармана железную надпись «Хазар».
Я положил железку на журнальный столик и сказал, что мне как раз нужен второй холодильник. Элик смотрел на потолок и улыбался.
Шестнадцать, семнадцать, восемнадцать, девятнадцать звонков…
Нет. Он не успокоится. Я поднимаю трубку и узнаю: Элик хочет прийти ко мне, потому что влюбился в девушку, которая работает в трамвайном парке. Он хочет на ней жениться. Ему надо посоветоваться. Я что-то кричу в ответ, даю отбой. Подметаю осколки стакана. Звоню Элику. Его мама говорит, что дома его нет. Ну ничего, перезвонит ещё.
А мне надо уложить Теймура спать. Это нелёгкое дело. И Самира и я «совы», ложимся поздно. Эту привычку перенял и Тимка. Но не сидеть же ребёнку до двух часов ночи.
А для этого нам опять надо лететь к звёздам. Тимка лежит с закрытыми глазами в постели, сладко улыбаясь. Я включаю приёмник. Приёмник свистит, жужжит. Наш космический корабль опускается на планету. Я рассказываю о полёте и посадке. Тимка хочет открыть глаза и посмотреть на экзотических жителей, но вздыхает, вспомнив, что одно из условий полёта — сон, где и будут разворачиваться самые интересные события. Самира заглядывает в спальню, что-то хочет сказать — я машу ей рукой, она кивает и выходит.
Тимка засыпает. Я накрываю его одеялом, выключаю приёмник, притворяю за собой дверь. Самира смотрит телевизор. Я спрашиваю, что за фильм, она отвечает, что фильм неплохой, правда, уже заканчивается. Я закуриваю. Прошу Самиру принести чай. Когда она приносит стакан чая, раздаётся звонок в дверь.
— Кто бы это мог быть так поздно? — спрашивает Самира и садится в кресло.
— Не знаю, — пожимаю я плечами, кладу сигарету в пепельницу, иду открывать дверь.
Это соседка с верхнего этажа. Она говорит, что сильный ветер сорвал с балкона её кофту, не залетала ли она к нам на балкон. Я отвечаю, что пока не залетала, но с минуты на минуту ждём. Соседка смеётся.
Фильм закончился. Чай, конечно, я налил себе холодный. Надо будет поставить чайник на плиту. Сигарета в пепельнице выгорела. От неё остался только пепел и наполовину обгоревший фильтр… Я зажигаю новую сигарету, выхожу на балкон. Действительно неистовствует ветер. Под порывами ветра гудит железная крыша, гнутся беззащитные тополя. Звёзды скрыты за тяжёлой завесой туч.
Уже довольно поздно. Во дворе никого нет. Впрочем, поздний прохожий бегом пересекает двор, заходит в подъезд. Ещё один. Только он, сгибаясь под напором ветра, еле-еле идёт в пижаме по крыше дома напротив. Лунатик. Надо что-то делать! Крикнуть? Он же не услышит. Кого-то позвать? Или вызвать пожарных, что ли? Лунатик доходит до карниза крыши и летит вниз.
Тополь, вырванный с корнями, валится на чью-то машину. А вот и хозяин машины. Он бежит к тополю, пинает его ногами и швыряет в упавшее дерево камнями. Я кидаю окурок вниз…
Топот раздался в коридоре, когда я уже почти заснул. Топот босых ног, переходящий в галоп. Не знаю, что это может быть… Включаю ночник и жду.
Дверь распахивается, шестилапое существо вбегает в комнату. Оно тяжело дышит и одновременно страшно рычит. Морда похожа на павианову, но с длинными клыками. Из пасти течёт слизь вперемешку с пеной. Свирепый, исполненный враждебности взгляд. Мускулистое тело, покрытое рыже-чёрной шерстью. На лапах длинные грязные когти с пятнами запёкшейся крови…
Оно говорит: «Я очень ловкий! Мне ничего не стоит тебя поймать!»
Оно поднимает лапу, резко шлёпает ей о паркет и начинает царапать пол когтями.
— Откуда ты взялся? — спрашиваю я. Существо, выдирая блоху, почёсывает морду.
— Какая тебе разница? Ну что за идиотские вопросы! Вот это и доказывает, что все вы ничегошеньки в этой жизни не понимаете. Вся моя жизнь, вся жизнь таких, как я — это тяжёлая и кропотливая работа. И охота! Можешь это называть охотой. Это всё очень не просто. Но моя миссия особенно важная. А ты тут глупые вопросы задаёшь!
— На кого ты охотишься?
— Давай их назовём мышами.
— Почему именно мышами?
— Можно и по-другому. Просто удобно произносить. М-Ы-Ш-Ш-Ш-Ш-ШЬ! Звучит, а? Так вот, я ловлю их.
— Ты что, питаешься ими?
— О, нет. Понимаешь в чём дело: я просто корректирую их сущность. В них много факторов, которые мешают нам (ты же понимаешь, что я не один). Для начала я удаляю им глаза, потом остальные органы чувств, затем органы совести… ну, в общем, очень сложная это манипуляция. Потом всё восстанавливается. И зрение возвращается. И чувства, но соответствующие, конечно. Мыши становятся покорными и счастливыми. Наступает полная гармония. Понимаешь?! Это наш миропорядок. И только он правилен. Всё остальное — это полнейшая ЕРУНДА! Вот в него и надо укладываться.
— Неправда! Им больно! Это с виду они счастливы. Они боятся — это правда. Но страх — это не любовь. Страх это…
— Брось! Какая к чёрту любовь? Очнись! Оглянись вокруг! Хотя, с кем я говорю?! Вот ты думаешь, эта картина, которая не даёт тебе покоя, там с докторами всякими, да с растущей, как ты изволил выразиться, мерзостью — это просто так? Это именно то, о чём я говорю. Это и есть моя охота. Я специально создал всю эту историю, чтобы помочь тебе. СТРАХ! А потом покорность. Я не садист. А вот ты был избранным. Я хотел из тебя воспитать одного из нас. Мы властелины. Мы решаем всё. Но ты никак не поддавался. Я за тобой с детства слежу. Я чувствовал в тебе силу. Ты подавал огромные надежды. Но эта сила направилась совсем не туда, куда надо. Поверь мне, я приложил очень много усилий. Это всё твоё бездарное упрямство! Ой, накажут меня, что не справился… Но с такими редкими экземплярами справится очень и очень сложно.
— Я не понял, значит, этого всего… диагноза, врачей… не было?
— Ну как же не было. Было, но не получилось, как я хотел. Просто это средство должно было тебя образумить. Но оно не сработало. Мне оно больше не нужно. Влачи дальше своё жалкое существование!
— Так, значит, я буду жить?
Существо, хмыкнув и изрыгнув слизь, выбегает на балкон и прыгает вниз, целым и невредимым приземляется на свои четыре лапы и смеётся. Как ему не холодно в такую погоду? Б-р-р-р! Выносливое существо.
Я решил совершить восхождение, чтобы встретиться со звёздами, а ещё во мне таилась невероятная мечта о том, что удастся слиться с ними. С таинственными, моими любимыми звёздами! Меня встретили ощетинившиеся скалистые горы без растительности. Это были красные, оранжевые, бордовые, ослепительно белые горы… Солнце жгло беспощадно, и я, обливаясь потом и отдавая все силы, лез наверх, пока не нашёл тропинку. Я не спал по ночам, подкрепляясь родниковой водой и мёдом. Горы ответили взаимностью на мою любовь — постелили травяной ковёр, оделись в сплошь зелёное одеяние.
Я шёл под сенью деревьев. Для меня пели соловьи. Я стал свидетелем рождения прозрачного ручья. Когда ручей достаточно окреп, я разделся и зашёл в воду. Ручей превратился в бурную реку, но вода, к сожалению, была уже не столь прозрачна. Я вместе с рекой бился о берега. Пытался пробить желаемый путь. Но берега были крепкие — направляли меня по-своему. Я выплыл на берег и очутился у горного озера с ледяной водой.
На ровной поверхности озера отражались звёзды, мои любимые звёзды, которые казались мне немножко грустными. Я стою у подножья высокой горы. Гора уходит в самое небо. Гора уходит в космос. Вот туда и предстоит мне подняться. Я знаю, что если мне это удастся, то сбудется моя заветная мечта. Я это знаю, поэтому и счастлив.
Stephen Wolf
Kultura.Az
Продолжение следует...
