«Великий вопрос жизни - как жить среди людей?»

Альбер Камю

То декабрьское утро в Кюртене было холодно. Быть может даже ветрено. А может быть холодно было оттого, что небольшая модернистического дизайна (практически вся из стекла) католическая церковь находилась намного выше уровня морской воды. 

Народу было немного. Основная масса находилась внутри церквушки: одни сидели и стояли обгораживая все, небольшая часть находилась во дворе, некоторые курили около надписи “Foto- und Videoaufnahmen verboten.” Внутри, в полумраке горело много свеч, испуская кривые линии дыма, которые поднимаясь наверх, постепенно соединялись, создавая причудливые вязи; тихо и протяжно звучала диссонансная музыка a capella, создавая атмосферу некоего забытого языческого ритуала.  

В центре, около алтаря, в гробу - с застывшей мимикой лица - лежал одетый как всегда в белое, Штокхаузен. Тот самый Карлхайнц. С его смертью непременно заканчивался бурный музыкальный век ХХ столетия. Век, который совершил окончательный переворот, и в принципе переиначив то явление, которое древние греки назвали Μουσική.  

Кюртен был бастионом последних лет жизни Мастера. Сюда он пришел, оставив практически все прошлое: Darmstadt – эту «Мекку» послевоенного авангарда Европы, всех друзей по авангарду, основав, практически свою секту в изгнании. Видимо так слоны приходят в специальные места, когда интуитивно чуют смерть. И здесь суждено было закончится его земной жизни.  

Было это в четверг, 13-го декабря, 2007-го года от рождения Христа. Его должны были предать земле непременно в четверг, хотя скончался Мастер намного раньше – 5-го декабря, ровно 217 лет после смерти Моцарта. Видимо таково было завещание Мастера, если не буквальное, то во всяком случае, языком “Michaels Himmelfahrt” (вознесение Михаэля) из “Donnerstag aus Licht” («Четверг из Света») говорилось именно так.    

Уходил не последний апологет, быть может, сам апостол, некий концептуальный центр музыки ХХ столетия, и держался он в своих позициях авангарда воистину до конца. Как некогда один из последних дивизионов SS, французский “Charlemagne” в разрушенном до основания и безнадежном Берлине в апреле 45-го. Уходил человек, который пытался противостоять своей мощной фигурой самому Времени: сначала беспрецедентно обогнав его в 50-е гг., преломив своим взором ход Хроноса и обозначив совершенно новые границы невозможного в самом абстрактном явлении в нашем мире – в музыке, а далее все более и более теряя адекватность, и в конце-концов безнадежно отстав от всевластного Zeit, посему проигравший в этой неравной и титанической в борьбе против Леты.  

Когда все завоевания до- и послевоенного авангарда стали постепенно превращаться в часть респектабельного буржуазного мира, утратив свой леворадикальный мессианский пыл и став не то что привычным, но и не дергающим и шокирующим.[1] Когда практически все его Kameraden по Дармштадту, ушли с поля бывалых мест их непримиримой борьбы: давным-давно ушел в мир иной его «идеологический оппонент» Джон Кейдж, фигура в мировой истории искусства не менее объемная, чем Мастера, и интуитивно-гомосексуальное начало которого волей-неволей противопоставлялось абсолютному маскулинно-рациональному ego Мастера; кто-то ушел в гламурный мир «шикарной» жизни со сладким, как мягкое женское тело мелодиями, предпочтя земной cinema с твердой монетой воздушным горним мирам Avantgarde (Э. Морриконе); кто-то буквально сошел с ума от безысходности ситуации (превратившись в окончательного маоиста, бывший ученик и ассистент Мастера Корнелиус Карьдё, который позднее в своей совершенно абсурдной книге[2] напишет, что Штокхаузен является прислужником мировой буржуазии), а кто-то просто остановился в своем композиторском рвении, напр., сам П. Булез, который после 70-х практически перестал писать, переключившись на промоторско-организаторскую и дирижерскую деятельность. Во всяком случае, после своих совершенно превосходных “Pli Selon Pli” на тексты того же Малларме, «Ритуалов» и “Répons”, «национальное достояние Франции» не создало ничего равного, если не считать опять-таки великолепные переинструментовки[3] своих же сочинений. Полностью изменившиеся, вернее даже мутировавшие[4] послевоенные авангардисты того самого Дармштадта, постепенно превратились в весьма респектабельную часть буржуазного общества, весьма уютно располагаясь там, тем самым только подтверждая постулаты седого постмодернизма. 

И только Штокхаузен оставался непримиримым в своем упорстве Времени: он все писал и писал дальше, и даже после завершения в 2004 г. самого грандиозного замысла в истории немецкой/европейской музыки, 27-и часовой, 7-и частной оперы "Licht" («Свет»), Мастер задумал новый мегацикл из 24-х произведений (инструментальных и электронных), символизирующих каждый из 24-х часов дня. "Klang" («Звук») – такова была его вера в свой гений и в сам модернизм. Быть может, это было последним подсознательным усилием остановки Времени. Титаническим конечно. В контексте бунта бетховенско-вагнеровской традиции. Сопоставимой его мощной исторической фигуре с исключительной художественной бескомпромиссностью. Соразмерным гигантскому размаху громадной личности и всеядности без исключения во всех сферах, начиная от тонкого разбора тембров и кончая не очень с женщинами. И все же бой этот был неравным… 

В январе 2001 года все мы бурно отмечали первый день нового тысячелетия, он же был первым днем нового века, нового года, нового месяца и новой недели. Но новое тысячелетие не родилось тогда сразу же. Оно родилось ровно через девять месяцев c мучениями и с опознавательным номером: 9/11. Новорожденное время породило собою уже почти забытые, практически исчезнувшие после сокрушительных катастроф ХХ века, зловещие архетипы прошлого под бдительными мониторами мировых электронных СМИ: виселицу и морских пиратов, колдовство и одновременно бородатую фигуру Маркса, рабство и массовые убийства, концлагеря и ковровые бомбардировки, подмяв под себя так называемый «духовный опыт» человечества, и тут Мастер также не был исключением. Подвергнувшись анафеме мировых акул СМИ за свои «неполиткорректные» высказывания, уже пожилой композитор унизительно пытался оправдаться перед их гламурными глазами, безрезультатно повторяя про неправильную трактовку его мыслей, но тщетно: времена были уже не те, и всяческие поблажки авангарду (особенно в послевоенный период, когда возрождение авангарда Европы являлось частью плана Маршалла) с падением двуполярного мира закончились. Отныне абсолютно никого не интересовали писсуары Дюшана, или метафизические символы Макс Эрнста, и тем более письмо испанскому королю Дали или же его мемуары про собственные гениальные пуки. Все это было погребено под грандиозными завалами аббревиатуры СССР. Капризы патрициев от авангарда более никому не были нужны, да и «перебежчиков» из «страны, где так свободно дышит человек», вроде покойного виолончелиста Ростроповича, уже никто особенно не ждал. Идеологическому миру ХХ века приходил конец: реальная рыночная цена желающих разрушить «старый», или построить «новый мир» пассионариев от искусства, да и не только, стала совсем дешевой. На сцене же мировой истории искусства появились совершенно новые герои: чиновники[5] и бухгалтера[6] различных мастей.  

Кюртен так и не стал новой «Меккой» современной музыки. Сюда ежегодно собирались адепты музыки Мастера, некое закрытое общество, практически сектанты, изучали партитуры, слушали все новые и новые сочинения. Последние работы Мастера поражали своей беспомощностью, порой удивляли полным отсутствием какой-либо художественности и формы. Услышанное мною, уже после смерти Мастера почти 45-и минутное струнное трио “Hoffnung” («Надежда») из "Klang"а в исполнении великолепного musikFabrik, было ужасным по своему замыслу и воплощении работой, казалось, что оно написано не очень умелым студентом консерватории 2-го курса. Что творилось у Мастера в душе, что претерпело его безусловно немецкое Seele и абсолютно универсальный Geist, что изменило непоколебимо-вечный Ordnung[7] в его почти нечеловеческом «рацио» с приходом нового времени, уже никто никогда не узнает. Самое главное же, видимо пройденный им тот путь страданий и открытий, которые, наверное, обеспечат Мастеру в вышних сферах само Nichterscheinen (непоявление) вновь на нашей бренной земле, хоть в какой-либо форме…Ja, Herr Meister, hoffe, Sie haben einen sicheren Abschluss gemacht und werden keinen Neubeginn in einer anderen Sphäre auf dieser sündiger Erde haben.  

Да уж, "…ничто не может быть ужаснее, чем сама жизнь" - так говорил, кажется, Френсис Бэкон.  

Эльмир Мирзоев

Kultura.Az

[1] Дали, к примеру, к тому времени благополучно превратился в парфюмерный бренд и еще рисовал рекламу для Chupa Chups.

[2] Cornelius Cardew (1936-1981), "Stockhausen Serves Imperialism" (1974)

[3] Напр., “Notations” написанное 1945 г. (оркестровая версия 1978/1999), те же "Pli Selon Pli" и т.д.

4] Адорно напишет, что «авангард породил ортодоксального коммуниста (Ноно) и ортодоксального католика (Штокхаузен)»

[5] Если взять в мировом масштабе то это Буш или Ахмадинеджад, Чавес или Путин, у нас же того проще - любой из наших родных чинуш, и т.д., ну никто же не будет отрицать, что их высказывания и порою даже просто выражение лиц является частью современной литературы и искусства, являясь по крайней мерой перформансом. 

[6] Ну если не тот же самый Сорос, к примеру, то Демиан Херст с умершими акулами и бриллиантово-золотым черепом уж точно. О более мелких и «земных» упоминать не стоит.

[7] Нем. - Порядок, система, одно из основополагающих понятия немецкого сознания, чаще всего говорится, “Ordnung muß sein!“ —  „порядок превыше всего!“