Инородные артисты
Когда богатый и знаменитый рок-музыкант — а именно, некий и…
Гитара висела в невесомости. Музыка была таинственна и неповторима. Волшебство манило затеряться среди звуков. Винтовая лестница вела в облака. Чем выше я поднимался, тем больше она раскачивалась.
Элина махала рукой около моего лица: «Алё! Доктор? Ты опять не здесь?» Я улыбнулся, попрощался и пошёл догонять Юру с Первизом. Наш «королевский» завтрак прошёл по-королевски. Юра, Превиз и я выпили две бутылки водки, съели две полные пиалы хаша[1]. Первиз говорил тосты. Я тоже пожелал Юре счастья и удачи в Америке. А Юра сказал, что мы всё равно будем всегда вместе. Потом мы заказали ещё по рюмочке водки и опьянели. Поэтому решили погулять по бульвару, а уже потом разойтись по домам. На утреннем бульваре было свежо и тихо. Вдали раздался гудок. Я услышал, как звук достиг берега, потеряв свою ярость благодаря нежности моря, и пролетел надо мной, совершенно не побеспокоив.
Я предложил выпить шампанского в кафе старого «Интуриста». Юра сказал, что это очень своевременное предложение. Первиз просто поднял обе руки вверх. Кафе только открылось — его успели привести в порядок, но специфический запах, оставшийся после ночной табачно-спиртовой атаки, напоминал о недавно закончившемся веселье. Мы здесь были частыми гостями. Во время дежурства оказывали помощь жертве очередного мордобоя, а после дежурства завтракали мёдом с молоком или просто пили чай. Эмин, официант кафе, спросил: «Как обычно?» Я сказал, что мы хашевали, теперь хотим чего-нибудь сладкого. Он помахал салфеткой около своего большого орлиного носа (его так и называли Дядя нос) и сказал, что уже учуял запах хаша и водки.
Мы выпили кофе, бутылку полусладкого шампанского, съели неимоверное количество орешков с изюмом и пирожных. Узнав, что мы отмечаем Юрину американскую визу, Эмин принёс бутылку дорогого коньяка, которую мы все вместе и распили. Когда Эмин опрокидывал бокал, его нос окунался в коньяк. Расширяя глаза от удовольствия, он слизывал капли коньяка с кончика носа. Мы, как всегда, подшучивали над Эмином. Как всегда, он не обижался. Денег он с нас не взял, сказал, что на этот раз угощает. Мы вышли из кафе. Долго прощались. Юра уже приглашал всех в Чикаго навсегда. А Первиз сказал, что мы должны открыть в Чикаго ресторан, в котором будут танцевать самые красивые девочки вселенной и крутить животом. Он живописно показал, как они это самое будут делать, и сказал, что его предки на даче — можно поехать к нему. Мы дошли до той кондиции, когда пропадает сон, и появляется желание продолжить гулянку. Юра спросил: «А как насчёт девочек?» Первиз сказал, что всё будет организовано наилучшим образом. Он сказал, биофак, филфак и даже физфак — организуют «Чикагский фак»! Поэзия проснулась у Первиза, понимаешь, после водки, шампанского и коньяка. Мы выпили чай. Первиз поставил пластинку Оркестра Махавишну. Мы опять пофантазировали о будущем чикагском ресторане и заснули: Пярвиз и я на креслах, Юра — полулёжа на диване.
Гитара висела в невесомости. Музыка была таинственна и неповторима. Волшебство манило затеряться среди звуков. Винтовая лестница вела в облака. Чем выше я поднимался, тем больше она раскачивалась. Вниз смотреть было страшно — сразу появлялось желание отпустить поручни. В облаках тяжело дышать. Но выше их кристально чистый воздух расправлял уставшие от влаги лёгкие. Земли не было видно. Лестница, которая высилась из сладкой ваты, уже не пугала.
Я стоял на небольшой площадке перед дверью. Дверь ни на что не опиралась. За дверью в позе лотоса сидела девушка с огненными волосами, в обтягивающем костюме мима. Я хотел пройти к ней мимо двери, но натолкнулся на стекло.
Дверь была без ручки. Я толкнул её — не открылась. Я расставил ноги и раскинул руки, уцепившись таким образом за четыре угла двери. Дверь вместе со мной вогнулась вовнутрь. Я попал в чрево огромной медузы, ко мне прилипло липкое вещество, освободившее меня от одежды. Мутно вырисовывались очертания девушки. Я обрёл гибкость. Мои кости превратились в хрящи, которые принимали любую желаемую форму. Я сделал «мостик», достал руками пятки, колесом вкатился в комнату.
Элина подошла ко мне: «Я ждала тебя. Я же говорила — не стесняйся, освободись от комплексов. Зеркальная комната спасёт нас». Я поймал её пальцы поцелуями, привлёк Элину к себе: «Люблю!» Куда-то в сторону уплыло прозрачное одеяние Элины. Мы кувыркались, как можно кувыркаться только в чреве медузы. Мы целовались, как можно целоваться в первозданном пространстве. Мы были струнами гитары. Мы были музыкой безумия и блаженства.
Я сказал:
— Только не проси надеть маску.
— Я отказалась от этого наряда, потому, что он тебе не нравится. Мои друзья ушли. Я осталась одна. Я знала, что ты придёшь.
— Всё так необычно, что кажется нереальным.
— А что есть реальность?
— Право не знаю, что тебе ответить.
Появилось очень странное обаятельное облако. Оно влекло к себе формами, эмоциями, оно вызывало восхищение. Но прямо в облако упала капля крови, прошла сквозь него, организовалась в спираль, которая быстро закрутилась, вворачиваясь обратно в облако. Для того чтобы убедиться, что попал иглой в вену, вытягиваешь слегка поршень шприца. Тёмная кровь струёй врывается в шприц, окрашивает прозрачное лекарство. Также окрасилось облако, постоянно меняя форму. Моргнул тёмно-зелёный грязный глаз. Выпуклый треугольный зрачок то расширялся, то сужался, выстреливая мыльными пузырями. Кубические мыльные пузыри беспорядочно ложились на сладкую вату. Глаз принял форму конуса, потом столкнулся с облаком и расплющился. А потом он лопнул, его ядовитое содержимое вытекло… А облако задымилось, зашипело и исчезло…
У девочки были рыжие волосы и веснушки на лице. На ней было коротенькое белоснежное платьице. Она вошла, затворила за собой дверь: «Мама, не иди на работу».
Элина надевала пальто: «Доча, я опаздываю». Девочка стояла у двери, ни на что не опираясь. Бледная девочка и пластилиновая дверь без ручек. «Не иди на работу! Не и-и-и-ди на работу!» Элина разозлилась: «Из-за тебя я опоздаю, и „Жаба“ не простит мне этого». Элина мягко отодвинула дочку от двери и чмокнула в щёчку: «Будь умничкой! До завтра!» Девочка схватила её за пальто и пыталась удержать. Но потом отпустила и убежала.
* * *
«Ты меня правда любишь?» — спросила Элина. Я кивнул и потянулся. Действие алкоголя проходило, захотелось пить, в висках пульсировала боль.
— Я решилась. Всё. Переезжаю. Поселюсь вдвоём с дочкой. Мы с тобой будем чаще встречаться.
— Да. Я тебе всё время и говорил об этом. Мы знаешь, что сделаем? Помнишь, как мы поднимались в Нагорный парк? Как встречали рассвет над морем, ждали следующего вызова? Мы там и встретимся. Завтра утречком я на такси подъеду. Идёт?
Мы лежали на носилках «Латвии». Я, честно говоря, не очень помнил, как сюда попал. Но как-то попал. По-моему, попросил Рафика, водителя, и он всё организовал. Тем более, что Элина не против была. «А где Рафик?» — спросил я.
— Пошёл к морю.
— Ты что, рацию выключила? Потом проблемы будут…
— Да ничего я не выключала. Просто попросила Зарифу по возможности меня не вызывать часик-другой.
Вот тут рация и ожила Зарифиным голосом:
— «Мезонин четыре», «Мезонин четыре», отвечайте! Х-р-р…П-р-р…
И вслед за ней уже, так сказать, влез центр:
— «Москит» вызывает «Мезонин четыре». Почему так долго отсутствуете?
Я подозвал Рафика. Он сел за руль и, усмехнувшись, спросил:
— Мы можем отправляться?
— Да, Рафик, на трассе высади меня, я возьму такси. А к шести утра встретимся в Нагорном парке, ну, знаешь, там, где мы все любим рассвет встречать.
— Будет сделано, шеф! — ответил Рафик и завёл машину.
* * *
Вечеринка была в самом разгаре. Только я зашёл, Юра налил мне бокал коньяка. Я залпом выпил его и закусил шоколадкой, представился девочкам из университета, которых, видимо, привёл Первиз. Первиз отозвал меня на кухню: «Куда ты делся?
Мы здесь вдвоём с тремя бабами надрываемся. А он взял, ничего не сказал и ушёл».
«Ну, ушёл… и пришёл…» — пожал плечами я. Первиз опять плеснул мне коньяка: «Ладно, ладно, прогулочный катер, вон та, видишь, ну, такая со жгучим взглядом — твоя».
Я пропустил мимо ушей имя девочки с филологического факультета. Головная боль прошла. Я опять опьянел. То, что она с филфака, это я помнил, а вот имя — нет. Каждый раз называл по-новому. Она тоже была довольно выпившая, поэтому это её совершенно не смущало. В танце она прижалась ко мне и как-то очень интимно спросила: «А ты тоже врач?» — «Нет, я ассенизатор». Мне было лень разговаривать. Музыка закончилась. Юра и Первиз разбрелись со своими девочками по комнатам. Я повалил её на диван, поцеловал. А потом спросил, хочет ли она выпить? Не хочет и не надо. Потом извинился, сказал, что надо уходить, и если она хочет, провожу её домой. Она обиделась и сказала, что лучше посмотрит телевизор. Прощаясь, я пообещал, что обязательно позвоню, просто мне очень и очень надо уйти — и даже не спросил её номер телефона.
Потом я сидел у Эмина в кафе до утра. Попросил Эмина организовать мне огромный букет красных роз. Эмин на то и был Эмином, что мог всегда и всё организовать. Букет как раз привезли к утру. Какие-то ребята, с которыми я пил до утра, подвезли меня без четверти шесть в Нагорный парк, пожелали счастливой свихи[2] и уехали. А в сетке у меня опять была бутылка коньяка, которую мне вновь положил Эмин: «Ну мало ли, вдруг понадобится». Наступало волшебное, любимое время нашей станции. Началó светать. Из моря просыпáлось солнце. Это было самое замечательное время нашего любимого города. Город как будто потягивался и начинал просыпаться. А сегодня особенно. Я сидел на бордюре тротуара, положив рядом розы. Сейчас появится «Латвия», и мы с Элиной встретим рассвет. Я улыбнулся. Солнце уже поднялось над горизонтом. Полседьмого. Проехала патрульная машина милиции. Семь часов. Машины скорой не было. Может, какой-то сложный вызов. Жаль, конечно. Но ничего. Вот сейчас поеду на станцию, и прямо при всех подарю ей цветы. Патрульная машина возвращалась обратно и остановилась около меня. Подошёл милиционер:
— Документы! Ах, доктор, это вы…
Район-то у нас один — естественно мы друг друга прекрасно знали. Он как-то странно посмотрел на меня.
— Что, ужасный вид, наверное? Так мы сутки пропьянствовали, — сказал я.
Он, выдержав паузу, спросил:
— Вы не работали вчера?
— Так нет же. Я ж говорю, мы весь день пьянствовали. Юру в Америку провожали.
— У нас несчастье, доктор. Наше общее несчастье… Авария произошла… Ваша скорая столкнулась с самосвалом. Там все погибли: водитель, врач, медсестра и пациент, которого они в больницу везли. Скорая шла на подъём, а навстречу на полной скорости самосвал. Мне очень жаль.
— У нас несчастье, доктор. Наше общее несчастье… Авария произошла… Ваша скорая столкнулась с самосвалом. Там все погибли: водитель, врач, медсестра и пациент, которого они в больницу везли. Скорая шла на подъём, а навстречу на полной скорости самосвал. Мне очень жаль.
Милиционер в замешательстве постоял, что-то хотел ещё сказать, потом, уже садясь в машину, спросил: «Может, подвезти куда-нибудь?» Я покачал головой. Машина уехала.
У лохматых мутантов-альбиносов была стеклянная ушная раковина, мощные клыки, налитые кровью глаза. Они тáк мутировали, что стали настолько могучими и смогли свободно разгрызть панцирь, который треснул и развалился на части, оголив беззащитное тело… И я с этим ничего поделать уже не смог. Девушка в костюме мима с развивающимися золотыми волосами появилась надо мной, махнула рукой, улыбнулась, что-то крикнула, вновь махнула рукой, вокруг неё образовался огромный прозрачный шар, который ушёл в небо… Я же опустил голову на колени и тупо уставился на букет красных роз на асфальте. Время вначале опустилось к ногам, провалилось в асфальт, а потом и вовсе перестало существовать.
Stephen Wolf
Kultura.Az
