Кейм Сон: "Вся эта история оставила очень неприятный осадок и глубокое разочарование"
Продолжение интервью с писателем Кейм Соном …
В Крепости, в маленьком дворике, где родилась бабушка, жили три её брата и две сестры со своими семьями, и почти каждый день наша бабушка Наргиз водила нас, маленьких её внуков, меня и старшего моего брата, в Крепость…
Я, кстати, такое выпало везение, лично видел аж семь поколений своей родни: это прабабушка Бибиханым, смутно её помню: маленькую, сгорбленную в комочек старушку, удивился, когда заметил в глазах бабушки, которая помогала ей двигаться, детское, послушное, говорит мне: Она моя мама, старая, больная, не надо ей мешать, и та, как тень, исчезала в крохотной своей комнатёнке; далее бабушка Наргиз, мать с редким именем Махфират, мы с братом, его дочь, названная в честь нашей матери, сын дочери и седьмая – правнучка брата, тоже с именем Махфират; заодно скажу, как они называются, это семь поколений: улу-нене, нене-баба, ана-ата, огул-гыз, неве, нетиче, котуче, а за семью коленами – йадлыча, или чужая.
Шли мимо дома Этаги, Человека(господина)-мясо, он почитался святым, был как бы без костей, одни хрящи, весь день сидел, полуразвалясь, в кресле у крыльца, голова еле держалась на плечах, постоянно валилась на бок, взгляд рассеянно-блуждающий, руки трясутся, – к нему тянулись люди, веря в чудодейственную его силу, совершали паломничество к «святому» – с дарами, деньгами, поток к нему, причём, людей разных национальностей и вер, был нескончаем, особенно в годы войны, чтоб спас, сохранил, защитил, избавил от горестей и болезней. В канун развала страны, в конце 80-х годов вышел листок на азербайджанском языке, названный Феномен Этаги с большим его портретом, а под ним – полное имя: Ага Сейидали Мир Абуталыб оглы Мир Мохсунзаде, с рассказами о нём и его чудодейственной силе видных деятелей Азербайджана, назову некоторых: учёные Зия Бунятов и Азад Мирзаджанзаде (часто у меня тогда, - пишет он, - случались головные боли, водили меня к Этага, и он снимал их, детской своей интуицией я ему верил), Мамедэмин Салаев, муж племянницы Этаги, большой наш писатель Иса Гусейнов (прочитал у него: Мир-Джафар Багиров, дабы искупить свои грехи за пролитые моря крови, тайно оказывал почести святому); и тогдашний кандидат в президенты, ныне в истинном ряду великих деятелей Азербайджана, - Абульфаз Эльчибей.
В годы войны под предлогом близости немцев (а ведь был совсем рядом, и был план в случае оставления Баку взорвать нефтепромыслы…) решили выслать неблагонадёжных, в том числе Этагу, на ту сторону Каспия, а там – в Сибирь, и пароход… не сдвинулся с места!.. Якобы паровые котлы давно не чистились и образовалась накипь; а суеверные решили: это кара Аллаха!.. Сняли Этагу с корабля, подчистили трубы и корабль поплыл – но без Этаги!
В войну жена одного воина решила одарить Этагу, если муж вернётся живой; он вернулся, а она – так было придумано ею – не впустила его в дом, пока тот прежде не навестит Этагу, и бросила с балкона мешочек с деньгами, чтобы шёл к святому; был поздний вечер, а тут наступает комендантский час – задержали его, продержав в комендатуре до утра. Ещё из обетов: если вернётся живой, месяц выполнять будет в доме Этаги самые грязные работы… Город, по рассказам родичей, не знал таких грандиозных похорон, как проводы Этаги (умер года через два или три после войны – меня тогда в Баку не было, учился в Москве). После его смерти пришли из органов, собрали вещи, погрузили в машину, но… - машина не сдвинулась с места! Срочно явился чин рангом повыше – никак не заводится! Из толпы зевак кто-то бросил: Ни за что не поедет! Глянул на того чин в гневе: кто тут смеет сеять недоверие к властям? потакать вредным настроениям! а у самого в душе сомнение: вдруг поистине святой? Дал команду не упорствовать, выгрузили вещи, и – машина поехала!
Поныне его могила в пригороде Баку – святилище, о чём поведала в новом тысячелетии правнучка моей бабушки, дочь Бибиханым Лала, шахматная гроссмейстерша, далёкая, кажется, от суеверий; непременно посещает могилу, когда предстоит что-то важное: даст обет и задуманное, как правило, сбывается.
По сей день услышишь: Клянусь Этага!
В конце дня мешки с красными тридцатками обетодателей высыпались на стол, шла лихорадочная делёжка собранного между многочисленными родичами Святого, о чём рассказал мне – надо же, чтобы такое совпадение! – сосед по московскому дому, который был очевидец тогда происходившего: это знаменитый литератор Иосиф Прут, или Оня, как дозволял себя называть, кого в военные годы судьба занесла в Баку по киноделам, где он познакомился и даже сдружился с родной сестрой Этаги (как такое могло произойти – ума не приложу, а расспросы мои были бы бестактны, намного он старше меня, неловко приставать, что и как).
Запись в моём дневнике:
25/IХ-1996. Перезахоронили в Москве Иосифа Прута, сценариста довоенного фильма «Тринадцать», кто помнит? умер в Бресте в июле на 96 году жизни по пути из Швейцарии, где родился и провел первые 18 лет. Дед предупреждал его в гражданскую войну: пойдешь служить к белым, и они победят, – нам, горским евреям, хана, пойдешь к красным, и они победят – тоже не дадут торговать, нам, купцам, хана. Решил, рассказывал, к Будённому явиться: – Чего умеешь? – Знаю английский, французский, немецкий. – Это мне не надо, белые говорят по-русски. На что способен? - Решил показать мастерство: оседлал кобылу, учили в Швейцарии. – Теперь скажи, – Будённый пальцем на шашку, – как это называется: сабля или шашка? – Шашка, – ответил (потому что она без эфеса). Через много лет встретился с ним, тот признался: «Если б не ответил точно – прогнал». Дважды видел Сталина: «в гостях у Светки и Васьки», на приёме в честь чего-то. Прут был остёр на язык, вспомнил, как за что-то власти наказали его, запретив отмечать его… 50-летие (?!).
Ответы на мои несостоявшиеся вопросы Иосифу Пруту про Этагу вычитал в своих записях фиолетовыми чернилами на обратной стороне машинописи, это отрывок, довольно тусклый, из какой-то детективной истории про майора Тарланова и сержанта Теймура, неужто я это писал? Не верится, хотя как знать… Тут же прочитываются две мои любимые поговорки: Когда козлу надоедает жить, у него чешется затылок, и он упорно трётся о пастушью дубинку: что ж, настала пора его резать!; вторая: Не вариться в одном котле двум бараньим головам; записи всплыли, как только приступил к мемуарному повествованию. А вообще-то у меня немало любимых поговорок, вот ещё две, одна коротко звучат так: Девейе ганад, или «не приведи Бог, чтобы у верблюда отросли крылья – всё на своем пути порушит»; а другая: Хуре-хуре ит олду («Лая-лая, стал собакой»); но это так, лирическое отступление…
Так вот – мои тогдашние записи, к счастью, сохранились:
Из рассказов Имрана [Касумова], датируются 22.ХI.67, часто тогда общались с ним, а он был дружен с Прутом: В 1942 году Оня Прут позвонил мне [тылы у Имрана были всегда очень крепкие: жена – дочь Предсовнаркома Азербайджана Теймура Кулиева, но это в иные исторические времена ему не помогло: был близок к верхам, но не смог спасти от расстрела сына Теймура Кулиева – моего ровесника Изу-Искандера, что ускорило, думаю, его уход… - тоже из моей лирики], приглашает к себе в гости, они приехали в Баку снимать какой-то фильм, кажется, «Секретарь райкома», голод, есть нечего, остановился он у Льва Вайсенберга [писатель-бакинец], Расул [Рза] мне: «Ну, чем он может нас угостить? В интуристе бурда, может, к нам позовём?» Рядом жила одна из родственниц Этаги, молодая, красивая, разведена с мужем, ни одного мужчину не пропустит, и всё ей – мало; Оня, оказывается, приглашал их к ней. И вот они в гостях: на двух больших подносах – две большие индюшки на шомполах, красные, поджаристые, рядом на подносах помельче – жареные цыплята. Вино, водка, закуски, стол ломится, она одна и столько мужчин вокруг, и все именитые. Прут ведёт себя как истинный хозяин, а еду несут и несут, и она, красивая и темпераментная, со смехом кроет его: «Бу джуут копекоглу билмирем менден не истейир?» [«Не знаю, что этому сукину сыну от меня надо?»]. Я вышел по нужде, возвращаюсь, а на кухне скандал, она ругает какую-то старуху: «Нашла время принести, не видишь, что занята?! Оставь на кухне и уходи!» – захлопнула дверь, вошла в комнату, смотрю – две огромные корзины (даже верблюда Этаге приносили в дар!), битком набитые красненькими тридцатками, это, оказывается, её доля от сегодняшней выручки. «Эх, золотые дни были!» – мечтательно произнёс Оня, когда вспоминали с ним то далекое время. Жил и питался у неё два месяца, потом она нашла другого, отшила его, сказав Оне, что тот её ревнует к нему, и они расстались. Сейчас при могиле – контора, жертвоприношения продолжаются.
Тут же далее в моих записях о том, что – жалко не привести – отец знаменитого Тогрула Нариманбекова, великого нашего художника, был торговым представителем Азербайджанской Демократической республики во Франции, привёз оттуда в Баку молодую жену-француженку, она была отменной портнихой, и сшить у Ирмы считалось высшим шиком… - всю их семью в годы войны сослали с шестилетним Тогрулом – на том самом корабле, на котором собирались депортировать и Этагу.
P.S. «Смотри, покарает тебя дух Этаги!» - говорю себе, коря за вольное обращение с именем «святого».
Чингиз Гусейнов
Kultura.Az
