Это всегда раздражает обывателя, привыкшего к припудренному телевизионному мельканию. Это сбивает с наезженной колеи, с привычных стереотипов и ориентиров, тогда эти люди обращают свои взоры наверх за  подсказкой. Здесь-то,  на мой взгляд,   начальству нужно было взять паузу, дать затихнуть страстям, но оно поспешило проявиться,  разъяснить.

Теперь стало дозволено бичевать отступника,  бодаться с престарелым писателем. Можно безбоязненно направлять в него ядовитые слова-стрелы. Чем жёстче, тем лучше, чем больнее, тем радостней. И вылезли наружу до поры дремавшие бесовские комплексы. И посыпались на его голову проклятья: "Он опорочил наш народ, он исказил нашу историю, он очернил нас в угоду врагам. Надо отнять у него все награды, лишить гражданства, отрезать ухо, сжечь прилюдно на большом костре, если не самого, так хотя бы книги или фотографии уха". И все эти стенания, как уж заведено, не от себя, любимого, а от имени всего народа, и только от него. Робкие голоса штрейкбрехеров о праве на свободу слова, утонули в бурном водовороте защитников Родины.

Не сумев уберечь свою землю, потеряв почти двадцать процентов территории, и не смущаясь своей  моральной  уязвимости, продолжают  беззастенчиво пользоваться героической риторикой: "Как он посмел призывать нас  к покаянию за грехи, забыв, что они начали первыми, вторглись в нашу страну; нет уж, сначала пусть они покаются". Как же так, сказали с противоположной стороны, вспомните, что этому предшествовало в прошлые столетия. Мы здесь были всегда, а вы пришли на наши земли. Нет, сказали мы, это мы местные (автохтоны), а вы пришельцы. Вот наша историческая справка со свежей печатью, сказали они, а вот наша, тоже, между прочим,  не старая.  Так и живём, в состоянии взаимной злобы и ненависти, подогреваемые шаманами историографии, когда нет ни мира, ни войны, в ситуации патовой, каждый ход в которой лишь  ухудшает положение.  В позиции, удобной  для шахматной  стратегии  больших иноземных игроков.  

Тот, кто читал роман, должен был заметить, он попытался отделить свой народ от тех, кто совершал бесчинства. Не раз и не два, подчёркивая, что в погромах участвовали, в основном,  беженцы - "еразы",  изгнанные  с  мест своего постоянного проживания, обозлённые и неприкаянные.  Может, это и не совсем так, но сказано так. А главный герой романа, Садай Садыглы, азербайджанец, не марсианин, был жестоко избит своими потому, что пытался спасти пожилого армянина от линчевания. И умер, не приходя в сознание, не столько вследствие физических травм, сколько  от роковых галлюцинаций и непреодолимого морального бремени. Господа, где же здесь национальная фобия, в каком воспалённом воображении Вы это увидели? Писатель говорит Вам, что среди нас, азербайджанцев,  есть немало совестливых людей, которые в те трагические дни вели себя чрезвычайно достойно. Он солидарен с ними, скорбит по поводу всех невинно убиенных, не разделяя на своих и чужих. Увы,  молодые хунвейбины, сжигающие портреты писателя, видимо,  об этом не знают. Они не то чтобы читать, даже говорить по-русски не умеют, это видно по выложенным в Сети видеороликам, но их обязали осудить роман, написанный по-русски, и они исполнили свою постыдную роль. Без энтузиазма, с потухшими взорами, в полном соответствии с инструкциями серых кардиналов.

В этой истории, больше всего огорчает, что поводом для всеобщего осуждения стали не литературные достоинства или недостатки произведения, и даже не трактовка писателем армяно-азербайджанских отношений. Насколько я знаю, свои взгляды на этот конфликт автор высказывал неоднократно, без всяких негативных для себя последствий.  Почему же на сей раз его захлестнула волна гнева и нетерпимости? Причина, на мой взгляд, в том, что устами главного героя высказано отрицательное отношение к существующей власти. Если бы просто к безымянной власти, не уточняя лица, может быть, это ему простили, но к власти персонифицированной термином - Хозяин, а это уже нарушение правил игры.  В архаической  традиции  -  это запрещённое вторжение в табуированную зону.  

Набор преступлений, которые инкриминируются А.Айлисли, удивительно совпадает с тем, что совершил герой романа-анекдота В.Войновича - "Жизнь и удивительные приключения солдата Ивана Чонкина", а именно - "дезертир, предатель и шпион", -  и всё в одном лице; в нынешней лексике - в одном флаконе. Кстати, и самого автора романа-памфлета, в своё время,  обвиняли в кощунстве, в издевательстве над советским строем, в оскорблении русского человека, а через некоторое  время вынудили эмигрировать. 

Старшему поколению эта ситуация до боли знакома. Это уже было в тридцатые, шестидесятые годы прошлого века. Всенародно шельмовали Замятина, Платонова, Пастернака, Мандельштама, Гроссмана, Солженицына, Бродского и ещё с десяток писателей и поэтов, составляющих теперь гордость русской литературы. А средневековье только тронь - заполыхает  кострами  инквизиции, еретиками вместо хвороста.

Ни какое литературное творение, как бы ничтожно оно ни было, не может принести стране больше вреда, чем преследование творца, за его убеждения, пусть даже ошибочные. История знает массу тому примеров, когда утверждения, казавшиеся вначале бредовыми, со временем признавались допустимыми, а затем - вполне разумными. Маститый писатель, после долгих сомнений, высказался, как считал нужным, как подсказывала его совесть. Высказывания эти можно принять или отвергнуть, сообразуясь со своими представлениями о добре и зле. Но очень странно - подозревать художника в злом умысле или в скудоумие.

А теперь представим себе, что в его размышлениях есть крупица здравого смысла. Как это ни  странно, но такое бывает. Может быть, стоит уловить эту крупицу, а не выплёскивать младенца вместе с водой. Ну, например, может быть он по своему, иносказательно, хотел сказать, что мы вовлечены в процесс глобализации, что после войны  "08.08.08"  стало понятно  - сильные мира сего не позволят разрубить этот гордиев узел вооружённым путём. Придётся вместе настойчиво его развязывать шаг за шагом; поскольку, статус-кво не может продолжаться вечно, оно невыгодно обеим сторонам, истощая народы морально и физически, иссушая души. Надо искать предмет взаимных интересов, реальные компромиссы, делать шаги навстречу друг другу, и первый такой шаг, говорит писатель,  - признание своей части вины.

Пред нами два сосуда, до краёв заполненные исторической памятью. В одном из них, по версии А. Айлисли,  радость созидания и сопричастность, а во-втором - страдания и боль. Ничего необычного. У всех народов, живущих бок обок века, взаимных упрёков накоплено сполна. За нами выбор, каким сосудом утолять жажду бытия. Из какого - черпать силу и вдохновение.

Главный герой романа родился и вырос в небольшом горном селе - Айлисе, имеющем древние корни, культовые сооружения, уходящие вглубь веков, и исторические руины.    В этом поселении, наперекор трагическим страницам, столетия, смежно, через калитку,   жили азербайджанцы и армяне. Просыпаясь, видели  одну и ту же утреннюю зарю, радовались единому для всех солнцу, влюблялись при одной и той же луне. Взаимодействовали в быту, проникаясь взаимными интересами, и дополняя друг друга. Национальная диффузия проявлялась в совместных ритуалах, в смешанных браках, в забавных формах межнационального кумовства (кирве), в кулинарных пристрастиях и застольях; в конечном счёте, эта субкультура сделала две нации очень похожими даже внешне. Этому же способствовала близость культурных традиций - в изобразительных искусствах, в литературе, в музыке и во многом другом, за исключением религиозных догм (?!).  Возникает резонный вопрос, если возможно было мирное сосуществование в отдельном населённом пункте, почему такое невозможно в рамках одного района, области, страны?  Именно эту мысль, на мой взгляд, доводит до своих читателей  автор.

Приведу, как частный пример, свой персональный опыт. Среди моих московских друзей были бакинцы-армяне: Гарик Малоян, профессор, доктор архитектуры, принимавший участие в моём профессиональном росте, мои школьные товарищи - Серёжа Оганесян, Альбик Абрамян, известный многим Гарик Каспаров и другие. Таких индивидуальных примеров тысячи.  Как нам, азербайджанцам, относиться к этим людям? Вычеркнуть из своей памяти, сказав, что все они одним миром мазаны? Во-первых, это ужасный  национальный  предрассудок,  к сожалению, часто проявляющийся на бытовом уровне  с обеих  сторон;  во-вторых, беспамятство - это путь в никуда... Кому  нужна дорога,  не ведущая к храму? - справедливо вопрошает героиня  известного грузинского фильма. 

Должен ли теперь отречься от прошлого, к примеру, композитор Джаваншир Кулиев, написавший музыку к фильму "Ашуг Гариб", созданному  Сергеем Параджановым.  Знаю, не отрёкся бы от многолетней плодотворной дружбы с Арно Бабабджаняном покойный Муслим Магомаев. И таких творческих союзов и тесных деловых партнёрств за пределами Южного Кавказа встречал достаточно  много.

Совсем другой образ насаждают и пестуют "патриоты" от политики и блюстители конфессиональной чистоты. Они (не наши) завистливые, неблагодарные, покушаются на наши земли; и в след тому, - это иноверцы, у них неправильная религия, они поклоняются не тому Богу.   В романе, этим стереотипам, живучим, как старые, ржавые гвозди, противопоставлены  действующие лица второго плана - доктор Абасалиев и гардеробщица  Минасова, Айкануш и Зохра арвад,  Мирали киши и Анико, и жена Аракела - Эсхи, которая "...пела на свадьбах и их, и наших, мусульманских..."

В тот вымышленный роковой день, на площади у фонтана сошлись три судьбы, три линии жизни. Садай Садыглы, человек с чёткой жизненной позицией, которого, по авторской версии, убили. Второй психологический тип человека,  назовём его условным - N, находился в толпе, таких же как он, соглашателей, безмолвно наблюдавших за бесчинствами; и третий - Х,  в кругу единомышленников, присвоивших себе право вершить самосуд. У каждого из них своя история, своё детство, своя семья, своя мораль, приведшая на это перекресток, на эту развилку жизни. Время течёт, им придётся отсюда выбираться, унося свою ношу. Всю последующую жизнь им жить с этим грузом; то ли стыдится и залечивать раны, то ли оправдывать свои действия (бездействия), то ли гордится, похвалятся своим  поступком, а может, даже "подвигом".  В романе этого нет. А жаль, именно с этого момента начинается истинный духовный катарсис. Тогда бы и выяснилось, происходит ли прозрение, или социальная среда продолжает удобрять посевы изоляционизма, настаивая на приоритете психологии осаждённой крепости.

Феномен коллективного Раскольникова, примерно, понятен. Человек - дитя природы, и инстинкт совместной  погони за слабым существом, отбившимся от своих, не может исчезнуть бесследно. Менее очевидно превращение обычного человека в убийцу. Надо ведь преодолеть какие-то нравственные рубежи, найти оправдание своему поступку. В обобщённом образе, без детализаций, азербайджанец сентиментален (вслушайтесь в литературные и музыкальные интонации), прагматичен (в торгах, как сыр в масле), шаловлив, но не жесток. Надо очень сильно постараться, что бы вызвать в нём желание убить человека. 

Может быть, суть в том, что иноверец - это не человек, и убить его, это не преступление?  Современный человек вслух этого не произнесёт (неприлично), но, кто знает,  какие скелеты у него в шкафу, какие камни за пазухой... Поди разберись, пока не возникнет пограничная экзистенция. Пока судьба не наступит на хвост. Кажется, без своего собственного и безжалостного Фёдора Михайловича Достоевского вырвать эту химеру из глубин подсознания не удастся. 

На мой взгляд, в представленном виде, повесть не доведена до критериев романа, из-за схематичности (линейности) структуры и невнятности параллельных сюжетных тем. Изначально, не ставилась задача, и не прописан болезненный стык непримиримых, взаимоисключающих друг друга правд, но выстроить эту конструкцию  чрезвычайно сложно, и удавалось лишь единицам, титанам. Иногда, бывало мучительно считывать текст из-за лингвистических огрех, о которые часто спотыкался (примеры оставил в своих черновых записях). 

Мне недостаёт сил, знаний, и умения написать лучше автора, но рьяным критикам рекомендую попробовать. Если объединить их совокупную ненависть и групповую страсть, то наверняка получится большое эпическое произведение. Только нужна очень большая авторучка, чтобы все желающие могли за неё ухватиться...

Тамирлан Бадалов

Зеркало