Эльмир Мирзоев - Безымянный (Идеал), 2011
Как-то попалась мне записка Яковлева Горбачёву (личное, январь 1988): Есть математические задачи, которые не имеют решения, – они неразрешимы. Существуют и математические методы, которые доказывают неразрешимость таких задач. Подобно им, карабахская проблема сегодня неразрешима.
Помню, встретились с Яковлевым на какой-то презентации, дружески поздоровался со мной как со старым знакомым… Разные люди работали в ЦК, даже относительно смелые, вроде Игоря Черноуцана, хотя костяк составляли карьеристы, был, к примеру, партдеятель Долгов, клеймил «советологов-кремлелогов», разлагающееся буржуазное искусство, мечтая быть приближенным к первым лицам, дабы влить в их одряхлевшие головы свежие идеи в духе Макиавелли, как научно править обществом… Понравился Яковлеву мой сон, который рассказал ему: «Захожу в нашу с Вами бывшую Академию, и у нашей кафедры один из сотрудников с укором мне: У вас большие задолженности по членским взносам, а я ему: Какие взносы? Партии нет! А он: Для вас нет, а для нас есть! Платите, а то исключим! - Исключайте! Но как же так: не быть в партии и тут работать? Иду к лифту, а мне: Лифт только для членов партии! Думаю: я же на третьем этаже, зачем мне лифт?
Да, – говорит мне Яковлев с тоской в голосе, – будет наша бывшая Академия, ныне – Академия госслужбы – готовить кадры для единственной партии. А ведь прав: все иные партии отомрут, дескать, вносят раскол в общество, а обвинения похлеще (не только в России), что поощряют заговоры и разрушают единство России, и да здравствует однопартийность!
Слушая его, я думал, что и он, очевидно, как я, долгие годы даже после ХХ съезда верил в идеальный социализм, что хорошие идеи исказились, кардинальные перемены неизбежны, и потому, мне думалось, надо изыскивать легальные формы протеста против реальной системы, наивно полагая, что, говоря через историю о современности, выражу наболевшее: описывал средневековые деяния кровавого Шах-Аббаса, церемониалы тогдашних сборов, встреч, имея в виду ситуации политбюрейные – очень уж были они, как представлялось по рассказам сведущих, схожи. Но каждый раз – полная безысходность, что никаких изменений к лучшему не будет. А после перестройки за ширмой демократии состязались загребущие собственники: кто кого перемиллиардит.
Хочется особо подчеркнуть некий что ли парадокс: даже для свободолюбивых деятелей, начиная с декабристов, характерно было видеть Россию только как государство русских, инонционал при разговоре о её будущности просто не всплывал, игнорировался, да его и не спрашивали об этом. И эта традиция, с тех времён идущая, определяет миросозерцание даже таких деятелей, как… - с кого начать? Александра Яковлева? У меня возникли сомнения в искренности идеолога перестройки, когда прочитал его воспоминания «Сумерки»: рассказ о зверствах социалистической системы и – без покаяния, хотя советские жесткости – продолжение многовековой нашенской ментальности; к тому же в книге отсутствует взгляд с позиций инонационала – без революции продолжилась бы молка-перемолка этносов, хотя и ничего плохого в ассимиляции с точки зрения мировой истории я не вижу (для иностранцев все мы – русские, обитаемое нами пространство – земля русских), но всё же птичку жалко.
«Палаческая власть Ульянова (Ленина) и Джугашвили (Сталина)», - пишет Александр Яковлев: стилистика тут заданная, а скобки фальшивы (де, грузин?); разве не в многовековых традициях почти немецкой династии Романовых большевики, в том числе грузин Сталин, крепили с той или иной долей субъективной жестокости русское государство? Конечно, не забудем, что Александр Яковлев проделал колоссальную работу по изданию закрытых партийных материалов, как в поговорке у нас говорится: «Ачды сандыгы – токду памбыгы», или «Откинул крышку сундука – разворошил содержимое»: с 1997 года в учреждённой им серии «Россия. ХХ век» вышло немало под его редакцией книг,
Александр Солженицын? Сколько было болезненностей в восприятии его большого и не без душка антисемитизма труда "200 лет вместе"? Националисты в неогосударствах осуждают его за нелестные высказывания о них, зачастую, может, эмоционально резкие, но, как правило, справедливые, хотя… – не могу при этом не сказать, это моё сожаление, что Солженицын прошёл мимо этноконфликтов, которые были и есть на постсоветском пространстве.
Помню, Назим Гаджиев, с которым были в добрых отношениях, года за два до смерти испытал сильнейший стресс, или, как признался, «мощную психологическую перегрузку», представ пред всесильной властью страны, Президиумом, или Политбюро: бурно обсуждали «просьбу» армянской диаспоры в США, выдержанную в духе советской терминологии, мол, почему бы Азербайджану, следуя примеру России, подарившей Украине Крым, не преподнести в дар Армении, «строящей светлое будущее в единой семье советских народов», Нагорный Карабах»? Бригада из центра успела побывать в Армении, затребовали справку из Баку, и в ней было доказано, что земли – исторически азербайджанские. Последовал звонок Суслова, идеолога партии, что справка вызвала вопросы, и тридцатишестилетний Назим предстал перед всесильной властью, обосновал отказ в «просьбе».
Хрущёв: «У кого вопросы к докладчику?»
Микоян – Гаджиеву: «Ты же (принято тыкать) ярый националист! Как могли рекомендовать тебя на такой пост?»
Хрущёв: «Скажи о своей позиции!».
«Считаю, что, исходя из принципа интернационализма, надо удовлетворить просьбу армянской диаспоры, тем более что с Америкой у нас устанавливаются дружеские отношения».
Долгое обсуждение подытожил Хрущёв: «Станем перекраивать границы (не сам ли дал повод, подарив российский Крым Украине?), такой бардак начнётся, костей не соберём! Так что будем жить дружной советской семьёй».
Что и говорить: держава затрещала по швам по территориальному фактору, и началом конца стал именно нагорно-карабахский конфликт, оккупация – по сию пору – земель не только Нагорного, но и Низинного Карабаха, а также районов Азербайджана, никак не связанных с Карабахом, и земли эти стали заложниками (нонсенс: земли-заложники!), предметом торга: мол, «возвращаем их вам, а взамен признайте нашу независимость».
Я долгие годы, даже после ХХ съезда верил в идеальный социализм, что хорошие идеи исказились, но кардинальные перемены неизбежны, а потому, мне думалось, надо изыскивать легальные формы протеста против реальной системы, наивно полагая, что, говоря через историю о современности, выражу наболевшее: описывал в «Фатальном Фатали» средневековые деяния кровавого Шах-Аббаса, церемониалы тогдашних сборов, встреч, круговой поруки, имея в виду ситуации политбюрейные – очень уж были они, как представлялось по рассказам сведущих, схожи. Но каждый раз – полная безысходность, что никаких изменений к лучшему не будет. А после перестройки за ширмой демократии состязались загребущие собственники: кто кого перемиллиардит.
В разгар карабахского противостояния позвали в Политбюро по десять представителей азербайджанской и армянской интеллигенции, в том числе и меня, чтобы мы повлияли на стороны конфликта, хотя именно Политбюро (с одобрения Горбачёва – Аганбегян и Ко), как узналось, и дал старт конфликту. Вёл встречу Егор Лигачёв, второй человек в партии, и он предупредил, партийная дисциплина тогда действовала: «Никаких дискуссий! С каждой стороны выступят по пять человек, это депутаты и должностные чины, и мы договоримся, что вы активно повлияете собственным авторитетом на свои народы». И через одного: армяне говорили по конкретным «мелочам», детские сады, ущемления по зарплате учителей и т.д., а наши – ничего конкретного, даже по мелочам, а глобально – о дружбе народов, об интернационализме… А вот мой земляк-историк, выступая в свой черёд, заявил, глазом не моргнув: «Давайте исходить из того, что мы живём в русском государстве и обязаны сохранять его целостность!» Сдержался, чтоб не вскочить с места: «Позвольте, Союз…», думая, что Лигачёв непременно поправит оратора, озвучившего, т.с., антиленинский тезис о «русском государстве», но на челе Лигачёва и мускул не дрогнул! Недоумение было и от заявленного Лигачёвым: «Прежде всего, вы коммунисты, а уже потом азербайджанцы и армяне!» Никто не сказал, и я «дисциплинированный», что «прежде всего, мы люди, человеки, а уже потом…» А между тем земляк-то мой был прав: государство ведь поистине русское, так что выставил бы себя на посмешище, начни тогда права качать. Но уточню сказанное про мускул, который не дрогнул на челе Лигачёва: беда, а не вина его не только в том, что он не слыхивал о Карабахе, а что запамятовал или вовсе не знал про многонациональную суть Союза, иначе б тотчас прервал выступающего; речь не о Лигачёве персонально: увы, властное незнание продолжается, участь распада грозит и России.
Как-то обсуждали с Юрием Суровцевым только что изданный в Степанакерте Валей Оскоцким «Карабахский дневник»: - Я говорил ему, не встревай в это политизированное дело, не послушался!
Юра, доподлинно знавщий нацпроблемы в стране, не мог согласиться с идеями книги, что, де, армянам в Азербайджане запрещали читать по-армянски (в Баку на армянском выходил литературный журнал, газеты, в СП была секция армянских писателей), что якобы никто из армян не смел, минуя Баку, поехать из Армении в Нагорный Карабах, – всё это неправда, пиар. Поздний демократ, Оскоцкий полемизировал со мной и на Окуджавовских чтениях: де, тот думал поздравить с пятилетним юбилеем республику Нагорный Карабах.
«Самопровозглашённую! – бросил я. – Не признана миром!»
«Дело не в этом!»
«И что же? Поздравил?»
«Нет, к сожалению, он заболел».
«Дипломатическая болезнь мудрого Окуджавы!» – заметил я.
Длинный P.S.: аксакал Азиз Шариф в финале долгой жизни был глубоко оскорблён, как и все нормальные люди, изданной в Ереване в 1984 г. по-русски скандально-мерзостной книгой Зория Балаяна «Очаг» (кстати, я и ознакомил с этой книгой, испещрённой моими замечаниями, - глазам своим не верил, что такая книга, полная злобы ко всему тюркскому, даже «дикарю» Олжасу Сулейменову досталось, могла появиться). Именно она положила начало легально выраженной вражде народов, и «дружба народов», вопреки здравому смыслу, обернулись самоубийственной бойней. Но, застав начало межэтнических конфликтов в Закавказье, Азиз Шариф всё же ушел с надеждой, что эти споры до кровопролитий, а тем более войн, не доведут: целый век прожил в уверенности, что распри – случайность, и, веря в торжество разума, посылал письма-укоры деятелям культуры Азербайджана и Армении, призывая их к сдержанности, прося одуматься… – неужто, кажется порой, он прожил жизнь в наивности? И если так – в позавидовать ли ему?
Замечу, что то были советские годы, и я, возмущённый «Очагом», искренне недоумевающий его появлением, такой же наивный тогда, как и Азиз Шариф, специально встретился с Георгием Марковым, первым лицом в Союзе писателей СССР, человеком, вхожим в наивысшие эшелоны власти, показал ему книгу, что надо дать отпор и т.д., а он мне: «Не обращайте внимания! Все знают, что армяне националисты (слово было бранным), а азербайджанцы интернационалисты (характеристика положительная), так что не связывайтесь!..» И в ЦК Азербайджана: «Надо ответить на эту злобную книгу!..» говорил, приезжая в Баку. Никакого отклика, и я, каюсь, послушный здравым, как казалось, голосам, умолкал, уповая на мощь великой державы, которую не сокрушить.
Чингиз Гусейнов
Kultura.Az
