Посвящается памяти земляков моих,

оставивших после себя неоплаканную боль

...О, старый-престарый жуткий роман французского экзистенциалиста Альбера Камю о некоем бывшем адвокате, бывшем специалисте по защите Пушистых Котят и Юных Жен; а ныне — судье на покаянии, подстерегающему своих жертв в художественно запущенном баре, расположенном в старом шумном городе, чьи сходящие уступами в бухту здания столь сильно напоминают круги дантова ада... Ростом, шириной плеч и свирепо-недоуменным лицом герой А. Камю несколько напоминает игрока в регби; но если судить по слогу, придется признать в нем некоторую изысканность. Да-да, всю сознательную жизнь испытывал отвращение ко лжи и лицемерию! К тому же, бытовая неустроенность мешала находиться в необходимом рабочем равновесии. Трудно поверить, что за всю свою долгую жизнь только сейчас стало немного легче в этом плане. Старость — укромный уголок, где можно думать о страхах и сомнениях, находках и потерях, где отыскиваешь смысл в своей судьбе. Наконец-то настало время, когда незачем суетиться. Значит, верно сказано: ничто не приходит поздно для тех, кто умеет ждать. Наверное, именно это осознание и подвигло писателя Акрама Айлисли к публикации любопытного опуса под названием «Каменные сны»¹ . Долгое время фортуна благоволила — детище не попадалось на глаза широкой публике. Когда же попалось, иные в шоке утверждали: столь уважаемый человек такого написать не мог, его подставили враги! Попадались и такие, что в отчаянии прибегли к самым настоящим конспирологическим теориям, пытаясь найти за беспредельным в своем цинизме сюжетом желание получить Нобелевскую премию или, по крайней мере, заслужить лакомую славу местного Герострата, подпалившего свой маленький азербайджанский храм Артемиды. Надо сказать, что первое предположение делает Акраму Айлисли невольную честь; оно показывает до какой степени все еще простодушно и прекраснодушно наше общество. Но за годы горькие я понял одну неприглядность: каются и посыпают главу еретики да ведьмы перед инквизиционным судом сильных и жестоких мира сего; после чего им проникновенно поют очень красивые католические гимны, душат гарротой перед сладострастно ревущим быдлом и торжественно сжигают.
...Кстати, особо упорствующих в своем нераскаянии обычно утилизируют на медленном огне потребления. Таковы непременные обычаи цивилизованных и гуманных народов, к числу коих мы все еще не имеем счастья принадлежать.

***

Почему столь странные ассоциации с романом Альбера Камю? Есть одна черта, удивительная чёрточка. Сподобил меня Бог увидеть ее... Но все по порядку.
Автор рассказывает нам ужасную историю, историю вины кающегося перед истребленным армянским народом интеллигента. И вырос кающийся интеллигент в прекрасном селе Айлис, который когда-то был армянским Агулисом; большим средневековым городом, полным церквей, величественно стоявших на мощеных улицах. В Айлисе в те времена жили люди, равные богам. Они провели воду, разбили сады, тесали камни. Эти армяне, как ремесленники, так и торговцы, обошли и объездили сотни чужих городов и сел, по копейке зарабатывая деньги только для того, чтобы превратить каждую пядь земли своего маленького Агулиса в настоящий райский уголок. Но вот уже сгущаются тучи над горизонтом; и охваченный скорбью герой узнает из записок некоего купца о чудовищной сефевидской тирании. Те годы, когда чиновники шаха Аббаса Первого совершали неимоверные гнусности и насилия... С тех пор иго становилось все более кровавым и мучения кротких армян нестерпимыми. И вот настал роковой девятнадцатый год! Появился Он, тот самый Turco Barbaro, сжимающий немецкий маузер Адиф бей, с глазами, налитыми фирменным янычарским милитаристким безумием. Мрачную вуайеристкую картину кроваво-красного заката армянства в Нахичевани дополняет черный, как ворон, гигантский конь и острые усы, смоченные в крови христианских младенцев. Турецкие бесы и исчадия ада утопили армянское население Агулиса в крови. Разом залаяли все собаки во дворах. Закаркали все вороны на деревьях. Перепуганные сороки и голуби мигом исчезли из деревни, улетели прятаться за горами. Казалось, ад разверзся, солнце вот-вот рухнет на землю. Затем они исчезли, ушли, растворились в мифологическом времени; вернулись в свой ужасающий Мордор на западе, курить гашиш среди болгарских одалисок и упражняться в стрельбе по праведным греческим солдатам. Ныне это мрачное скопище разбитых камней, гнездо одержимых темной стороной силы гоблинов. А один из злосчастных гоблинских детенышей вырос и уехал в славный град Баку. И прославился. И стал даже целым гениальным артистом Садаем Садахлы.
Увы, сей город тоже полон гоблинов. Нет от них нигде спасения и даже скрытой надежды на избавление. Имена у них, разумеется, тоже гоблинские; то есть отвратительные и нелепые. Например, Нувариш Карабахлы или же Мопассан Мираламов. Среди чудовищ попадаются и подающие надежды творения доктора Моро. Например, доктор Фарзани Фарид Гасанович. Гасанович — да почти человек par excellence². Но и он виновен: решился сделать варварскую, гнусную, мусульманскую операцию обрезания над бедным своим мальчиком. За что тот, бросил на него презрительный взгляд и вычеркнул из сердца, ad maiorem Dei gloriam³ . Безутешная супруга также поспешила изгнать взбесившееся животное, ставшее на четвереньки. Правда, просто не представляю, как во имя того же московского гламурного книжного бога можно было бросить презрительный взгляд и нарушить ветхозаветные обычаи; но как писал мосье Пелевин, «солидный Господь для солидных господ»; а это уже серьёзно. Как установлено наукой этологией, сходные обычаи могут иметь и люди и гоблины; только то, что прилично для людей, разумеется, неприлично для гоблинов. Но о чем же я? ...Самки гоблинов толстые, жадные и глупые. Те, кто не имеют самцов, рыча и виляя хвостом, ходят по пятам за одним одержимым поклонником Turco Barbaro со столь же нелепым именем Улурух Туранмекан и помогают поджигать человеческую, то есть армянскую церковь. Во главе полчищ темных стоит не кто иной, как сам Хозяин, весьма похожий на вышеупомянутого доброго доктора Моро, ибо пасти эту сволочь можно разве что стальным ланцетом; да  только добрый доктор стал уже не тот. И взбунтовались зверо-люди против Хозяина и крушат все вокруг. Погибает трогательная старушка, в последний миг выкрикивая: «Гоблины все же хорошие и добрые... и неправы были люди, когда покусились на их логовища!». Одним словом, бесовской мрак. Все это с величайшей горечью видит в предсмертной агонии и бреду кающийся интеллигент Садай Садахлы. Ведь это уже не просто его вина, крест гоблинский, пригвоздивший его к бренной земле.

Это уже вина всего гоблинского племени...

Вот и разгадка. С обеих сторон должно идти покаяние, и с обеих сторон люди должны переступать в себе ненависть. Ведь все виновны. Правда, если бы зажгли всего по одной свече каждому насильственно убиенному армянину, сияние этих свеч было бы ярче света Луны. Да, все виновны; но некоторые виновнее, как многозначительно бы хрюкнул известный демагог Визгун из столь же известной повести мистера Джорджа Оруэлла, доброго философа и знатока звериных душ. Гоблины должны каяться в убийстве людей, лихорадочно отливая восковые свечи; а людям, знаете ли, в убийствах гоблинов каяться, держа в руках восковые свечи необязательно, потому что это очень дурной тон и позорище для уважающих себя народов; вот еще, тратить восковые свечи для унтерменшей! Ведь кающийся интеллигент из числа компетентных уже определил: неважно, сколько крови лилось гоблинской. Ведь это всего лишь кровь мусульманская и тюркская... ой, ошибся... звериная и недочеловеческая. Неважно, кем стали ныне люди. Какой-нибудь русский, англосаксонский или голландский добрый самаритянин из числа любителей на’ви и прочих синекожих может даже ужаснуться рекам крови в Ходжалы и сотням тысяч обездоленных, изгнанных со своей родной земли. Впрочем, как объяснил нам кающийся интеллигент в предсмертном бреду, земля-то была не гоблинская, а армянская; то есть, человеческая. Из этого логически следует, что ничего позорного, чтобы и дальше ее удерживать и убивать пару-другую из числа особо обнаглевших тварей, конечно же, нет. Но при этом могут погибнуть армяне, люди; это недопустимо. Надо объяснить гоблинам, что это очень некрасиво и дерзко: желать для себя земли да еще называть это богопротивное желание справедливым. Тут и подвернется Садай Садахлы, весьма кстати не умеющий молчать да понижать голос. Человек, вставший поперек ненависти. Как же можно ненавидеть людей, то есть армян? Это чисто людская привилегия. Испанцы могли ненавидеть французов Наполеона Бонапарта. Русские могли ненавидеть немцев Адольфа Гитлера. Ведь это была святая ненависть к захватчикам. А ненавидеть армян, как захватчиков... — Боже упаси! — Все это не оправдывает расправ над мирным населением, в том числе и армянским. — Но оставьте нам хотя бы желание защитить наши логовища! — Что вы, что вы..! ведь было сказано: «если бы зажгли всего по одной свече каждому насильственно убиенному армянину, сияние этих свеч было бы ярче света Луны и...».

Горькое послесловие

...И я сидел напротив друга: сильного человека и любитель рек времени. Он внимательно слушал мой рассказ, все ниже опуская голову. И протянул мне наполненный кроваво-красным вином бокал.

— У кающеюгося интеллигента,  — сказал он  с мрачной гримасой, — особенно у азербайджанского, который  только и может  жить  на мелких подачках, есть одна гнусная полудетская  черта. Он никогда не  боится нападать на то, что подсознательно кажется  ему  праведным и  законным. Как ребенок, который не очень боится сделать зло своим родителям, потому что знает  — дальше угла  не  поставят. Чужих людей он опасается больше.
— Не вполне успеваю за твоей мыслью...
— Интеллигент, как бы он ни измывался над устоями этой злосчастной страны и ее культуры, которая его же и породила, отлично знает, что в ней все-таки даже сейчас жив нравственный закон.
— Вот как? Отчего?
— Да оттого, что если нравственный закон в ней был бы мертв, он никогда не  посмел  бы  топтать ее устои ногами. Я вот перечитывал недавно Мухаммеда Физули, и знаете, что подумал? Добро по своей  природе  всепрощающе. Подумай, рыцарь Ноуфель не убил сумасшедшего Меджнуна за его подлый удар в спину в самый ответственный момент битвы с его же, Меджнуна, смертельным врагом. И мать с отцом Меджнуна прощали ему все его дерзкие и безумные выходки. И муж Лейли ибн Салам понял и простил ее за отказ выполнять супружеский долг и не стал чинить насилие. Все эти люди были мусульмане. Нет, кающийся интеллигент не боится топтать святыни. Интеллигент боится лишь одного — касаться темы зла и его корней, потому что справедливо полагает, что здесь его могут сразу отлюбить телеграфным столбом.
— Сильный образ...
— Со злом заигрывать приятно, — горячо продолжал мой друг, — риску ведь нет никакого, а выгода очевидна. Вот откуда берется огромная армия добровольных прислужников самых злейших тиранов этого злосчастного народа, которые сознательно путают верх с низом и белое с черным...

Он угрюмо помолчал и заключил, саркастически улыбаясь:

— Боюсь, в один прекрасный день народ все поймет. Что тогда будет, просто отказываюсь представлять... Впрочем, не исключаю и того, что эти радетели добьются своего и превратят замученных несправедливостями людей в достойное всякого восхищения космополитическое быдло, готовое за миску похлебки забыть о том, что они все-таки люди — а не дивы и гоблины; и обязаны иметь простое человеческое достоинство.

Ибо суть падения в этом и заключается. Ведь все виновны, не так ли?..

Таптыг Джяннятов, житель села Ашагы Гюрзелер

¹http://magazines.russ.ru/druzhba/2012/12/aa5.html

²По преимуществу (фр.). Любимая присказка Фридриха Ницше.

³Геральдический девиз Общества Иисуса (иезуитов), монашеского ордена Римско-католической церкви. В переводе с латыни означает «к вящей славе Божией».