Памяти жены

СЛОВО, КОТОРОЕ МЫ ДО СИХ ПОР НЕ ОБРЕЛИ

Практически во всех языках существует слово «жена». И как можно обойтись без него. Ведь практически речь идёт об остове жизни. Шире него по значению только такие слова-понятия как Женщина, Человек, Культура. Намеренно не включаю в этот список слово Мужчина, поскольку оно фактически растворено в словах «человек» и «культура». Почему это так случилось, предмет отдельной статьи. И возможно не одной.

В азербайджанском языке слово «жена» не столько не придумано, сколько запрятано куда-то вглубь. Подальше. Наш известный поэт, когда я поделился с ним своими сомнениями, возразил. Существует, сказал он, не одно, а множество слов, означающих «жена». Запомнил только одно: женщина, с которой кладёшь голову на одну подушку. Не знаю, как вас, меня коробит эта витиеватость. Невольно подумалось, может быть это не поэзия, а просто свидетельство бедности. Не хватало на всех подушек. Даже для мужа и жены.

Поэт разглагольствовал на тему азербайджанских поэтических образов, связанных со словом «жена», а я подумал про себя, не нужны мне эти поэтические перлы. Мне нужно слово простое, ясное, осязаемое, если хотите даже, грубое, не в смысле грубости, а в смысле плотности, брутальности, подобное «eşim» у турков-османцев, «wife», у англичан, «жена» у русских (интересно, у русских «жена» и «живот» одного корня? Если «да», то и это меня не коробит, если не вкладывать в это единство значений пошлый, кухонный смысл). Мне нужно слово основательное, похожее на «хлеб», «вода», «воздух». А поэтические перлы только запутывают. Они, скорее, не о жене, а о романтическом порыве мужчины к женщине. Порыв прекрасный, как без него понять, что там, в неведомой дали, той, что притягивает, мерещится, и чаще не сбывается. А когда сбывается, то только на короткое время, а людям-перекати-поле только и остаётся убеждённо доказывать, что этого вообще не бывает, это просто болезнь или блажь юродивых.

Жена это совсем другое, не лучше и не хуже, не выше и не ниже, не материальнее и не духовнее. Другое. Не торопитесь обвинять меня в том, что изъял из этого слова-понятия всё высокое, романтически-восторженное. Не торопитесь. У нашего, в смысле человеческого, беспокойного, духа много различных ипостасей. И романтически восторженная ипостась, только одна из многих. Не только «жена» к нему не сводится, но и отношение к «женщине» в целом.

Одного ясного и простого слова у нас нет, его заменили сегодня два, «хаят йолдашы», то ли в значении «товарищ по жизни», то ли в значении «товарищ для жизни». Такое вот стыдливо-стеснительное слово-понятие. Как считают многие, это от нашего ханжества. Некая завеса над сексуальными отношениями. Чтобы не дай бог, кто-нибудь не подумал, что жена - сексуальный партнёр. Или, того хуже, подумал о любовных утехах. Чтобы никто, невзначай, не подумал, что вот эти дети, предмет вечной гордости и вечного тщеславия, появились на свет в результате известного акта. Умилитесь (вот это чувство азербайджанское-преазербайджанское, поэтому так осело в нашем лексиконе слово «сладкий» в отношении к прелестному ребёнку), притворитесь, что его аист принёс. В красивой корзинке или в красивой упаковке. От этого умиления и ложной стыдливости (высокий стыд из другой «оперы», он нам неведом), такой перл ханжества, как представлять «жену» в качестве «матери детей» (причём такой нюанс: не «ушагларымызын анасы», не «ушагларымын анасы», а отвлечённое «ушагларын анасы», как бы я, мужчина, муж, отец, здесь не при чём).

Действительно, разговоры о сексе для азербайджанцев тема запретная. В лучшем случае, они отдаются на откуп «мужской стае» (мне неведомо, возможно, и «женской стае»), и не следует особо распространяться о том, какой характер принимают эти разговоры в мире поляризированном на мужчин и женщин. Может быть, этот запрет распространяется у нас на любые откровенные разговоры. Такое вот табу на правду, которая может коробить. Всё должно быть пристойно, будто под облагораживающей вуалью. Что там на самом деле, никого не волнует. Главное – облагораживающая вуаль. Жизнь, как некое застолье, на котором принято делать комплименты. Таковы правила жанра, которые стали правилами жизни.

Мы несколько отошли от темы. Хотя, если вдуматься, и эта лицемерно-ханжеская стыдливость, и, её важный компонент, запреты на разговоры о сексе, имеют самое непосредственное отношение к отсутствию слово «жена». Но есть и другие разгадки этого отсутствия. О некоторых из них поговорим далее.

КОГДА ЭТО НАЧАЛОСЬ?

Не достаточно знаю историю азербайджанского народа и историю азербайджанской культуры (не  будем спрашивать, что понимается под «азербайджанский народ», его «история» и его «культура», иначе из тупиков нашего сознания не выберемся). Но один переход – «когда»? – для себя обнаружил, почувствовал, зафиксировал. Возможно, это моя фиксация, мой контекст «азербайджанской истории» и «азербайджанской культуры». Но даже в этом смысле, его не следует признавать ошибочным. Поскольку – пора понять – «азербайджанская история» и «азербайджанская культура», это множество различных интерпретаций. Будем считать, что моя интерпретация одна из многих.

Когда-то давно, в прошлом веке (в прямом и переносном значении этого слова), начал работать над кандидатской диссертацией. Тему сформулировали так: «Проблема прекрасного в азербайджанских народных дастанах». Такая вот типично советская тема, которую мне предложили, и которую я, с большим энтузиазмом, принял. Почему с энтузиазмом?

Дело в том, что аспирантура и, соответственно, работа над кандидатской диссертацией, оказались в моей жизни двумя серьёзными переходами. Или возвращениями. Первый переход от инженерной специальности к гуманитарному творчеству, спасительному, как показала вся (уже можно говорить вся) последующая жизнь. Переход, который в практически-жизненном смысле был невозможен без поддержки жены, уже не в отвлечённом, а в конкретном, бытийном его значении.

И второй переход-возвращение. Моим первым языком был родной, азербайджанский, поскольку бабушка, у которой я воспитывался, не знала другого языка. Потом меня отдали в школу на русском языке, далее ВУЗ, аспирантура, и до сих пор языком на котором думаю и, главным образом, пишу, остаётся русский язык. Так вот, через диссертацию мне хотелось прикоснуться к самым истокам азербайджанской культуры и, если корректно так говорить, к самым истокам азербайджанского духа. И, тем самым, вернуться к «азербайджанскому» во мне. Признаюсь, много воды утекло с тех пор, глубже («глубже» в границах моих возможностей) стал понимать азербайджанскую культуру, но – из песни слов не выкинешь – постепенно стал отходить от неё и сегодня, в большей степени, считаю себя  космополитом. Если точнее – не сочтите это за нескромность – сознание моё сегодня планетарное, с вкраплениями азербайджанского.

Первое знакомство с тем, что называется «азербайджанские народные дастаны», меня сильно разочаровало. Какие-то картонные люди, выспренные страсти, нелепые сны, в которых герои влюбляются друг в друга, потом начинают искать друг друга, но в самих этих поисках мало занимательно-авантюрного. Понимаю, фольклор есть фольклор, но не до такой же степени. Возможно, что-то не понял  тогда, что-то не понимаю сейчас, но, во всех случаях, ужаснулся, что мне придётся корпеть над этими текстами и год, и два, и три, выискивая крупицы «прекрасного». Спасение пришло в виде книги мудрого старца Деда Коркута, «Китаби Деде Коркут», благо некоторые ретивые литературоведы и эту Книгу нарекли тем же жанровым обозначением - «дастан».

Это был другой мир, плотный и плотский, земной и чувственный, прекрасный и яростный. Мир героической удали и мужественного восприятия жизни. И самое главное (один из основных для меня критериев) – всё это относилось не только к мужчинам, но и к женщинам. Этот мир разительно отличался не только от «азербайджанских народных дастанов», но и, практически от всей последующей азербайджанской литературы (исключения, только подтверждают правила). Почему это так, не возьмусь судить. Для себя определил эту границу, как разрыв между тюркской и иранской картинами мира. Никому не навязываю свою мысль, это не гипотеза, тем более не научная гипотеза, она не строится на осмысление эмпирических фактов. Просто это мой образ и мой опыт, если хотите мой «гештальт». Никогда не был пантюркистом, но с тюркским, в широком значении этого слова, всегда ощущал духовную близость, в отличие от того, что кем-то уничижительно было названо  «персючестью» (скорее всего, это публицистическое упрощение, броская и плоская метафора, но для объяснения и понимания моего «гештальта» вполне годится). Вот эту границу, эту демаркацию, этот разрыв между «Китаби Деде Коркут» и «азербайджанскими народными дастанами» вдруг ощутил очень остро.

Приведу два примера из «Китаби Деде Коркут», которые подведут нас к теме «матери» и «жены», лейтмотиву настоящего текста. Один мне запомнился с тех лет, когда занимался «Китаби Деде Коркут», другой вспомнил, когда внук готовил один из уроков по азербайджанской литературе.

Первый пример.

В «Сказании о Гантуралы, сыне Ганлы Годжа» (“Qanlı qoca oglu Qanturali boyu”) есть такой эпизод: Ганлы Годжа собирается женить своего сына Гантуралы, а тот говорит о своих требованиях к будущей жене. (цитирую по адаптированному тексту, приведённому в издании «Китаби Деде Коркут», Бакы, 1988»)

Oğlan dedi: “Ata, məni evləndirmək istəyirsənsə, bilirsənmi mənə layiq qız necə olmalıdır? .. Mən yerimdən durmadan o durmuş olsun! Mən Qaracıq atıma minmədən o minmiş olsun! Mən qanlı kafir elinə getməmiş o gedib mənə baş gətirmiş olsun!”

Qanlı qoca dedi: “Oğul, sən qız istəmirsənmiş, bir cəsur pəhləvan istəyirsənmiş, onun arxasında yeyəsən-içəsən, gününü xoş keçirəsən!” Dedi: “Bəli, ata can, eləsini istəyirəm. Bəs gedəsən, bir cici-mici türkman qızını alasan, birdən sürüşüb üzərinə düşəm, qarnı yırtıla?” Qanlı qoca dedi: “Oğul, qız tapmaq səndən, mal-pul xərcləmək məndən!”

Дело не только в этой «джиди-миджи туркман кызы», дело в самой интонации разговора сына с отцом, в которой нет ни капли ханжества и ложной стыдливости.

Другой пример.

В «Сказания о Сейреке сыне  Ушун годжа (“Uşun qoca oğlu Səyrək boyu”) Сейрек узнаёт, что от него скрыли, что у него есть брат, который в плену у гяуров. Он собирается вызволять брата из плена, отец и мать его отговаривают, и тогда он обращается к матери с такими гневными словами (цитируется по тому же адаптированному тексту 1988 года)

Oğlan anasına söyləmış, görək, nə söyləyib demişdir:
           Ana, ağzın qurusun!
           Ana, dilin çürüsün!
           Mənim öz qardaşım varmış,
           yolumdan qayıtmaram!
           Oğuz elində qardaşsız durmaram!
           Ana haqqı, tanrı haqqı olmasaydı,
           Böyük, iti polad qılıncımı götürərdim,
           Bircə anda gözəl başını kəsərdim,
           Al qanını yer üzünə tökərdim,
           ana, zalım ana! 

Трудно представить себе нечто подобное в последующей азербайджанской литературе (вновь подчеркну, что исключения только подтверждают правила) и удивительно уже то, что подобный текст, включили в школьный учебник (он даже удивил моего 11-летнего внука, поскольку резко контрастировал с другими литературными отрывками из его учебника по азербайджанской литературе).               

Чтобы избежать бюрократических волокит, название диссертации не изменил, но в диссертации фактически опирался на текст «Китаби Деде Коркут». Благо жемчужины прекрасного, которые удавалось извлечь из этого текста, в полной мере отвечали моим эстетическим представлениям.  Хотя, с тех пор, – вновь из песни слов не выкинешь – мои восторги по поводу «Китаби Деде Коркут» поубавились. Это относится не только к «Китаби Деде Коркут», а практически ко всем героическим эпопеям. За исключением «Илиады» Гомера. На мой взгляд, самой великой Книги истории мировой литературы.

ЖЕНА КАК ФАКТОР ГРАЖДАНСКОГО ОБЩЕСТВА

Понимаю, нетерпеливый читатель сразу спросит, а причём здесь «гражданское общество». Одно слово-понятие взято из приватной жизни, другое – из общественной, жизни, одно - понятие интимное, закрытое от посторонних глаз, другое – относится к сфере принципиально открытой, публичной. Согласен, разумеется, «жена» относится к области приватного и, действительно, не имеет непосредственного отношения к сфере публичной. Признаюсь и в другом, моя система доказательств, порой, мне самому, кажется надуманной и искусственной, но потом сомнения рассеиваются, прибавляется чуточку уверенности. Что-то здесь, пожалуй, схвачено, подмечено, какое-то зерно во всём этом есть. Поэтому и решился поделиться своими наблюдениями.

Начну издалека. Мне приходилось говорить и писать о странных перекосах в нашем восприятии понятия «мать». В полемическом задоре даже заявлял, что азербайджанской культуре чуждо это понятие. Мне решительно возражали, вся наша поэзия пронизана этим образом, а сколько песен посвящено матери, с какой эмоциональной отдачей все мы их слушаем. Согласен, и слушаем, и закатываем глаза, и умиляемся то ли образу «матери», то ли самим себе, довольные собой за свои чувства к матери. Но обратите внимание (NB!), чаще всего речь идёт о «пожилой матери», об «агбирчекли ана», «седовласая мать», именно от этого образа и наше умиление, и наша эмоциональная отдача, и наши восторги. Но ведь «мать» по своему прямому смыслу молодая женщина, скажу более «грубо и зримо», это женщина в значении, так или иначе связанном с рождением ребёнка (где-то прочёл или от кого-то услышал, что Назим Хикмет сравнивал свободу с женщиной-матерью, груди которой полны молока). А «агбирчекли ана» это образ не матери, а скорее бабушки, которая вышла из репродуктивного возраста (мы говорим о норме, а не об исключительных случаях). Образом «седовласой матери» пронизана наша культура, настолько, что по моим наблюдениям, даже сильно вытеснила образы «седовласых отцов» (добавлю, что в нашем кино – сравните с кинематографом Центральной Азии – как пластически, так и содержательно, нет образов стариков как аутентичных носителей национального кода).

…В нашей культуре нет и таких образов Матери как Божья Матерь, Премудрая София, и прочие. Даже Дева Мария, превращаясь в мусульманстве в Марьям, теряет свою «девственность». Впрочем, это другой сюжет, в котором не считаю себя  компетентеным…

Бабушка как «агбирчекли анна» – это прекрасно, но это, как бы сказать, чтобы ничего обидного, это - после жизни, это некая дистанция от непосредственности самой жизни, дистанция уважения, почитание (ehtiram), когда любое преодоление этой дистанции оказывается противоестественным, признаком дурного тона или крайне неудачно сложившейся  жизни.

…Западная литература, театр, кино, полны примеров того как «бабушка» будто заново начинает жизнь, освободившись от пут мужа и семьи, но это не про нас и совсем другая тема…

Жена – нечто совсем иное, это – сама жизнь, непосредственность самой жизни, постоянная включённость, вовлечённость в каждодневные заботы, вечная нехватка ресурсов, не только материальных, но и, не в меньшей степени, психологических.

 … прочёл недавно такую мысль философа Вадима Руднева в его рецензии на книгу Гарри Гантрипа. «Шизоидные явления, объектные отношения и самость». В. Руднев пишет: «Большую роль в переходе к реалистичному восприятию мира играет то, как мать реагирует на агрессию малыша. Уничтожая мать в фантазии, ребёнок убеждается в её выживании в реальности, что подтверждает её независимость как внешнего, реального объекта. В этом случае на неё можно действительно положиться, не боясь разрушительной силы собственных импульсов. Такое «использование объекта», в свою очередь, важно для формирования в будущем способности к зрелой любви». Не будучи знаком с книгой Гарри Гантрипа и, в целом, с литературой по психиатрии и психоаналитике (кроме, скажем так, З. Фрейда для начинающих) не могу судить обо всех нюансах мысли В. Руднева. Но для меня – как я понял – важно, что нормальный и естественный процесс «уничтожения матери в фантазии», во-первых, способствует тому, что сама мать более органично сможет «выжить в реальности», во-вторых, именно в этом случае на мать можно действительно положиться, не боясь собственных разрушительных импульсов, и, в-третьих, - может быть самое главное – это необходимо как переход к будущей способности к зрелой любви. Этот разрыв очень важен, даже если допустить, что как считает В. Руднев в своей рецензии: «фактически каждый новый женский объект является репродукцией фигуры матери, и, стало быть, любовь к матери как к первому и главному объекту в жизни человека не может победить и пересилить любовь ни к какой другой женщине». При всём моём почитании З. Фрейда, который действительно совершил революцию, открыв дверь в запретное, помог всем нам (цивилизованным людям) не стесняться своих  подсознательных порывов, а, следовательно, не стесняться самих себя, весьма скептически отношусь к «любви к матери», которая не может «победить», «пересилить», и т.п.. Напротив, полнейшее и окончательное освобождение от матери, на мой взгляд, и является гарантией будущей «зрелой» любви…

Конечно, я говорю о современной семье и современных отношениях в семье. Скажем, в аристократической среде во Франции,  первой половины XVIII века, отношения мужа и жены были строго ритуализированы, они не делили вместе «быт», со всеми вытекающими отсюда обстоятельствами жизни, постоянно соблюдали дистанцию, даже встречаться могли не каждый день. В наши дни мужчина и женщина объединяются для совместной жизни не только чтобы разделить вместе тяготы жизни, не только для того, чтобы вместе воспитать детей, но, прежде всего, чтобы создать некое живое пространство, где можно снять с себя, в прямом и переносном смысле парадные «одежды», где можно получить необходимую порцию отдохновения, без которой трудно обрести уверенность для соприкосновения с Большим миром, не всегда дружелюбным и благожелательным.

Эти рассуждения можно продолжать и продолжать, но во всех случаях они не вместят в себя всё разнообразие семей, счастливых, несчастливых, отчасти счастливых, отчасти несчастливых, прошедших чистилище или застрявших в нём. Но, при чём здесь «гражданское общество», снова спросите вы.

Так вот, на мой взгляд, «пожилая мать» - основной признак многопоколенной семьи. По привычке мы называем подобную семью «патриархальной», но дело здесь не в патриархе и патриархальности, а именно в многопоколенности, как правило, разветвлённой. Жена приходит в подобную семью («гялин»), чтобы подчиниться её нравам. Она должна находиться в подчинении до тех пор, пока сама не станет «седовласой». В данной системе ценностей «жена», «гялин», уже по определению, не может быть значимой фигурой, поскольку, в таком случае, она, во-первых, может «увести мужа» от всех остальных родственников, а во-вторых, как продолжение первого, внесёт раскол в отношения между братьями. Участь сестёр, становиться невестами, «гялин», и приходить к «другим», про них будут спрашивать «гызы вермисен?», «гызы кочуртмюсен?», «отдал дочь?», «переселил дочь?» (или более грубо «дочь, наконец, переехала?»), они даже толком «дочерьми» не должны становиться, поэтому и слова такого нет, просто «гыз», особь женского пола. Слово, как всегда, многое определяет.

Жена, в современном значении этого слова-понятия, появляется там и тогда, где и когда возникает нуклеарная семья. На мой взгляд, если говорить в параметрах времени, когда есть начало и завершение, нуклеарная семья возникает не в лоне другой семьи, а самостоятельно, независимо, и завершается, когда взрослые дети создают собственные семьи и отпочковываются (то, что остаётся после, может продолжаться до смерти одного из супругов или распасться, но это «после», уже трудно назвать нуклеарной семьёй).

По мнению «Википедии» в нуклеарной семье, на первый план выдвигаются отношения между мужем и женой, а не отношения с детьми. Думаю, что это не столько реальность, сколько вектор развития нуклеарной семьи, и чем более развитым, более экономически состоятельным будет становиться то или иное общество (соответственно, более раскованным, более свободным), тем в большей степени отношения с детьми будут отодвигаться на второй план. В конце концов, как бы не радовались родители тёплым отношениям между братьями и сёстрами, по логике нуклеарных семей, их удел, когда придёт время, окончательно отрываться от нуклеарной семьи, в которой они выросли, и создавать своё жизненное пространство, свой мир отдохновения и тепла.

Конечно, в современном Азербайджане, всё нет так, поскольку мы одной ногой живём в традиционном обществе, другой в обществе посттрадиционном, одной ногой живём в селе, другой в городе, нуклеарная семья у нас опутана паутиной традиционной семьи, и никак из неё не вылупится. Как и в России, у нас всё больше и больше семей, в которых мать-одиночка (ужасное слово из традиции отсталых стран) воспитывает единственного ребёнка без мужа. Но даже там, где речь идёт о более или менее нормальных семьях, отношение к детям выдвигается на первый план, и резко отодвигает на задворки семьи отношения между мужем и женой. Такое впечатление, что в наших семьях основная цель мужа и жены и, следовательно, сверхзадача семьи, чтобы их дети достигли того или иного «хлебного места» («чёрек агаджы»), их собственные жизни совершенно обесценены перед лицом этой сверхзадачи. Психолог Рена Ибрагимбекова очень точно назвала наших «мам» - «мамашками», думаю, это в полной степени можно распространить и на наших отцов - «папашек». Такие вот «мамашки» и «папашки», вечно готовые к самопожертвованию, комплексующие по поводу безответности этого самопожертвования, и сами того не подозревая, не только обесценивающие собственные жизни, но и обрекающие своих детей (хотел написать «собственных» детей, но потом догадался, что «собственный» от слова «собственность». Но сама эта оговорка весьма примечательна) на точно такое же «самопожертвование» в будущем.

Рахман Бадалов

Kultura.Az

Продолжение следует...