«Памятник ослу» снесен
В районном управлении полиции сказали РадиоАзадлыг, что памятник р…
Удивительно, как неожиданные события и превратности судьбы, не считаясь с логикой устоявшейся жизни и записной моралью, произвольно несут наш неприкаянный чёлн по волнам времени, не ведая, где начало и где конец, где свобода и воля обманчивого ветра, а где смятение и обречённость.
Так и живём, к чему-то приплывая, причаливая, а внезапно столкнувшись с земной твердью и людской непримиримостью, отвергаем, отрекаемся, оберегая уязвлённую плоть, шарахаемся к иному, противоположному, надеясь угнаться за призраком, миражём или обмануть навязчивую судьбу.
Иногда, даже самые банальные сюжеты, мысленно проведённые сквозь обстоятельства времени, неожиданно обнаруживают грани, которые оказываются шире частной жизни.
А было это так. Утром, ещё не до конца проснувшись, едва протерев глаза, как обычно, разбудил компушу, в надежде снова услышать знакомую трель. Увы, собственный компьютер, такой сговорчивый ещё вчера, с утра был неумолим - экран светился, но не грел, не тренькало оповещение…
- Ну и ладно, не всё коту масленица, - подумал он, предвкушая радостное упоение от предстоящей затеи. По инерции включил "Эхо Москвы", быстро умылся, побрился, параллельно готовя завтрак. Приготовленные наспех кофе и небольшой бутерброд на этот раз оказались на подносе и утренняя трапеза, вместо привычной кухни, была перенесена в комнату на рабочий стол перед монитором.
Отыскав файлы из письма, полученного накануне, установил десятисекундный интервал, и добрый софт-волшебник стал листать страницы её фотосессии.
Это была весьма необычная пантомима, он впервые завтракал с Ней наедине. Она, то одобрительно кивала ему, то снисходительно улыбалась, то смотрела на него с укоризной, то загадочно уходила в себя. Он глядел на это, как на магию, а в голове вертелось благодушное - какое счастье, что она есть, пусть даже на расстоянии тысяч километров, пусть даже не совсем доступна, и даже не совсем его…
Но надо было спешить к нудно тикающим будням. Он попрощался с ней, сказал, что скоро обязательно вернётся, по случаю выудил из гардероба легкомысленный галстук, приплюсовал к нему прочую одежду, с гримасой оглядел себя в зеркале, вернул галстук обратно на своё место, и с чуть заметной улыбкой на лице вышел в морозное утро, растворившись в серой безымянной толпе.
Рабочий день мерно и безропотно катился по накатанной колее. В полуденные часы в кафе, как всегда, было много народу, но Слава, приятель из соседнего отдела, зная его привычку задерживаться, сохранил место за своим столом.
Ели молча, погружённые каждый в своё, и тут, вспомнив завтрак, незлобиво пробурчал в адрес безымянных Ай-тишников. Давно уж следовало создать невидимые микрочипы, чтобы исподволь можно было рассматривать любимые фото-файлы, не привлекая внимания посторонних. Электронный мир не готов был к ответу, и пришлось, по старинке, воображением перелистывать страницы самому.
Слава, заметив странную улыбку на его лице, удивлённо спросил, - Старик, куда это тебя опять занесло?
Да так, вспомнилось, - уклонился он от ответа и продолжил мысленно рассматривать фотографии.
Она, вновь, то улыбалась, то хмурилась, то прикидывалась ласковой кошечкой, то стремительной пантерой, но была рядом, и это казалось самым важным достоинством застолья.
... А в северных широтах зимний день невероятно сплющен, словно сдавлен между утром и вечером. После встречи с бледным и не очень частым солнцем ощущение убегающего дневного мгновения. Догнать его не удаётся, и большая часть дня приходится на утренние и вечерние сумерки. Темнеет быстро и надолго, а утро просыпается с большой неохотой.
Поздним вечером, сидя перед монитором, он что-то безучастно жуёт, запивая уже остывшим чаем. Она здесь, рядом с ним, только мелькают светотени на её лице и меняются взгляды. Этого он почти не видит, так как мысли увели его куда-то вдаль, в когда-то родную, а теперь мало знакомую страну.
Звонкое дзинь электронного письма возвращает к реальности. И он, ещё нераскаявшийся атеист, обратился к Нему, - "Пожалуйста, сделай так, чтобы это была она". И тот, к кому он взывал, услышал его.
Как всегда, её ассоциативный слог, оставлял широкий простор для толкований, но ему удалось выловить желанную для себя мысль. Если ты так настаиваешь, - выудил он из письма, - пожалуйста, я протяну тебе руку, но интуиция подсказывает мне, что ничего путного из этой затеи не получится.
Но, так уж случается, и много раз повторено, о седине в бороду и бесовской страсти в щекочущем подреберье. О том, как заинтересованный взгляд или запавшее вязкое слово пробуждает не только воображение, но и провоцирует желание, наперекор житейской логике, приблизиться, прикоснуться, достучаться, не доверяясь ощущению недоступности, недостижимости.
... Приснилось ему огромное полусферическое пространство ангара, давно заброшенного, почти пустого, со случайными фрагментами старого оборудования. Сквозь узкие щели прохудившегося покрытия, кое-где пробиваются пыльные лучи света. В глубине ангара едва заметная фигура женщины, в необычных позах и телодвижениях. То ли это ассиметрия странного танца, то ли ритмичные переломы ритуального заклинания. Как-то исподволь, незаметно фигура трансформируется и превращается шелковистую, атласную ткань: чёрную, переливающуюся в изгибах, трепещущую на ветру, повторяя движения прообраза. А затем снова взволнованная ткань оказалась женщиной, излучающей теперь уже мерцающий отсвет. И так повторилось несколько раз. Он медленно, заворожено и долго, неуверенным шагом стал приближаться к ней, иногда останавливаясь в нерешительности, замечая, как по мере приближения ослабляется свечение. Внезапно проснулся, когда в нескольких шагах от него видение вовсе исчезло.
На яву события развивались менее вычурно. Московская часть жизни предсказуемо затухала. Тягостно съёживались остатки прежней жизни, и год спустя он уже считался жителем Баку.
... Вечер только подбирался, когда неожиданно позвонил кузен и объявил, что его знакомый - хороший человек, композитор и певец, пригласил на творческий вечер, в котором, наряду с ним, примет участие известный русский поэт.
Одному идти не хочется, - сказал он, - не уверен, что это будет безумно интересно, но надо (?!) - таковы правила здешнего этикета, а вместе нам будет веселей, к тому же тебе, новому гражданину страны, надо приобщаться к нашей культурной жизни.
Минут через сорок, он был у здания филармонии.
Вечер как-то сразу не задался. Уже во вступительном слове, когда-то красивый и ухоженный мальчик из его детства, а ныне известный пианист, провозгласил, с присущей южанам витиеватостью, холёного и успешного Андрея Деменьтева, чуть ли не великим русским поэтом, задав тем самым тональность мероприятию. Стало понятно, что здесь будет разлито много елея и патоки.
После взаимных комплиментов, началось утомительное и однообразное пение, затем пафосная лирика патриотического толка, а вслед опять пение, и вновь декламация. Казалось, это будет продолжаться бесконечно, но к счастью был объявлен пятнадцати минутный перерыв, и, безмолвно обменявшись взглядами, "заговорщики" сочли - наступил тот самый момент, когда, вдоволь насытившись искусством, можно незаметно исчезнуть и отдать себя вольным ветрам тёплого октябрьского вечера.
Свежестью наслаждались недолго. В метрах пятидесяти от филармонии, в уютном подвальчике, обнаружился небольшой пивной ресторан. Там им подали прекрасное холодное немецкое пиво, в удлинённых стеклянных бокалах-цилиндрах, с ожившими на поверхности хрусталиками от капелек конденсата. К нему прилагалось большое белое блюдо, на котором вольготно возлежали ароматные, розовые полнотелые креветки. Рядом, на соседних тарелках, были хрустящие куриные крылышки, окружённые румяным, радостным картофелем-фри. Тут же фиолетово-чёрные, жирные испанские маслины, и, противопоставленные им, красно-оранжевые ломтики заморского перца, а для цвета приложены нежные веточки съедобных трав. Вся эта роскошь, обильно сдобренная восточными приправами, давала возможность расслабиться и насладиться не только желудку, но и придирчивому глазу.
Стол был изысканно сервирован, в очередной раз, убедив его в том, что истинное искусство можно обнаружить не только в богоугодных заведениях, но и в грешных чревоугодных.
Вкусив человеческих радостей, болтая не о чём, они медленно побрели вниз по улице, называемой прежде "Николаевской", в честь благодетеля и покровителя - Российского императора. Позже, при строительстве земного рая, к счастью, так и недостроенного, улица получила новое наименование - "Коммунистическая", а ныне, в соответствии с веянием исторического времени, носит гордое и свободолюбивое - "Istiglalyyet" (Независимость). Возможно, в ближайшие годы улица будет вновь переименована, на сей раз, уже в "Prezident prospekti", символизируя великое и бессмертное сияние солнцеподобного. Впрочем, после нефильтрованного пива, парадоксы истории, и её маятниковые шараханья по воле капризных властителей, ни как не отражались на расслабленном неисторическом сознании родственников.
Проходя мимо небольшого кафе, напротив помпезного здания начала прошлого века, стилизованного элементами Венецианской готики, он машинально заглянул внутрь. За ближайшим к окну столиком, сквозь остеклённую витрину, увидел свою знакомую, беседующую с какой-то девушкой. После январских встреч, он улетел домой в Москву, и они не виделись больше года. О превратностях своей жизни, решении переехать в Баку, он особенно не распространялся, поэтому зашёл, чтобы перекинуться парой слов.
Девушкой, сидевшей наискосок, фронтально к залу, была ОНА.
При мягком, рассеянном освещении, казалась чуть похудевшей, а от того, с более рельефным овалом лица и очертанием скул, с более глубокими глазными впадинами, с уже известной ему таинственной полуулыбкой. Без видимого макияжа, с беспорядочно размашистой прической, если жгуче-чёрную копну, произвольно разбросанных завитков-прядей, можно назвать прической. Она, как обычно, умело держала паузу, была туманно-величава, немногословна и прекрасна.
После нескольких дежурных фраз, чуть натужных комплиментов и обоюдо-колкой иронии, друзья двинулись дальше в сторону бульвара, а он мысленно продолжал пребывать там, в умеренно подсвеченном зале, с её завораживающим присутствием.
Случайная встреча подарила ему ещё несколько минут приятного созерцания, а через некоторое время, в связи с этим родились строчки, адресованные ей.
Печально, что таясь в глубинах Андромеды,
Мерцание твоё не пробивается к моей планете.
Здесь на планете стёртых силуэтов, пролистанных страниц,
Не виден профиль твой.
Средь тысяч голосов в хорале, поющих в унисон девиц,
Не слышен голос той одной.
По-прежнему, здесь ветры яростно рычат,
Их рык доносит стон шального моря.
А волны взбешены, в том ветре одичав,
На берег рвутся, с сушей споря.
Безмолвен берег, хлад, волной пресыщен,
И терпеливо ждёт одну, одну из тысяч.
Он давно заметил, что в нём как-то странно уживаются два разных человека, два противоположных начала. Одно - чувственное, склонное к фантазиям и грёзам, прекраснодушно мечтающее по утрам, ещё до восхода солнца, ступать босыми ногами по полевой траве с неиспарившимися росинками, а по весне и осенью плескаться в ледяной воде, под одобрительные восторги окружающих. И второе - менее идиллическое, трезвое, меркантильное, готовое бесконечно взвешивать все за и против, боясь ошибиться, просчитаться, осторожное и нерешительное в ответственных ситуациях.
Он обожал свою первую сущность и ненавидел вторую. Беда только в том, что не мог понять, где же он настоящий, и почему по жизни ему недоставало духу следовать установкам первой сущности и важные решения, как правило, откладывались, либо отдавались на откуп второй ипостаси.
А может, и вовсе не было одного настоящего, а был многоликий клубок, из которого торчали нити-поступки разной природы. Попробуй, разберись в чертополохе собственных суждений, сомнений, противоречивых действий.
Находясь в состоянии раздвоенности, он поделился своими переживаниями со своей давней московской знакомой, почитательницей его наивных литературных упражнений, кстати, бывшей бакинкой, а ныне счастливо обитающей в старой Европе, в логове капитализма, с которой у него были очень доверительные отношения.
- Друг мой, - с сочувствием выдохнула она в скайп, разглядывая фотографии его пассии, - да ты, брат, совсем плох. Ну, скажи на милость, зачем ты вознамерился лезть на эту вершину. Почему бы не любоваться всяким соцветием, находясь на своём плато. Что за напасть, вместо этого, карабкаться по склону с обратной крутизной, с нулевой вероятностью добраться до цели. А сорваться в депрессивную яму, так это тут, за поворотом, и к психиатру ходить не надо. И не спорь со мной, я знаю, о чём говорю. Что ты в состоянии предложить этой загадочной Анне Маньяни. Букетик увядших цветов и свои вирши. Свои охи и вздохи...
Извини, но в твоём возрасте, этого будет слишком мало, а просто хороший человек - это и не очень богатая профессия, и не убойный джокер. Тут нужен крутой наездник и укротитель мустангов. А это, к сожалению, не про тебя...
Спорить он не стал, а для себя беззвучно уточнил: известно место - скрытое вначале, там нет ни слёз, ни вздохов, ни печали.
Удивительно иррациональны по своей природе человеческие чувства. Ведь восторги обращены не столько к реальному объекту, сколько к нарисованному, вылепленному женскому образу, воссозданному воображением, нуждающемся в эмоциональной и эстетической подпитке. В каком-то смысле, это алкоголь для души и творческий наркотик. Без этих ощущений пропадает многоцветие и тускнеет мир красок, а страх одиночества всегда был монохромен.
От обилия умных мыслей в голове затуманилось, заклубилось, словно от свежего вдоха марихуаны, и откуда-то пролились звуки...
А небо здесь безоблачно, пустынно - не игриво.
Земля без облаков утомлена, обожжена назойливым светилом.
Размякшему взлететь не страсть, а потому, летающих не тьма.
Зато раздолье муравьям - снуют, толкаются, спешат, хотят успеть...
Тамирлан Бадалов
Kultura.Az
