***

Шариат и цифровая технология. Призыв к возвращению к самому себе, столь популярен среди азербайджанских националистов, может быть трактован в двух вариантах. Первый вариант подразумевает, что наша «самость» есть наша собранность, наша дисциплинированность, и потому строго отграничена и сконцентрирована (противоположность разболтанности). В этом случае, чтобы возвратиться к себе, - продолжим метафору, - следует сузиться. Если объяснить не метафорически, это означает, что следует отбросить все приобретенное, к примеру, европейский роман, академическую музыку, западную моду, американский реп и т.п., чтобы поместиться в искомую самость.

Найдутся те, кто назовут это «национальной дисциплиной», в том смысле, что и Кодекс Чести  самураев, рыцарей, офицеров обязывает не принимать многие культурные и нравственные нюансы и тонкости. У азербайджанцев есть выражение «özünə sığışdırmamaq», что превращает пространственный символ с малой емкостью в дискурс «не считать что-то для себя возможным». Кодекс Чести как раз ставит в самость человека малую емкость, с тем, чтобы не поместились туда лицемерные уловки, спасательные маневры, называемые политикой, хитростью.  

Мне кажется, что возвращение к самому себе у чеченцев было возвращением в стиснутую самость. Поэтому, хотя, они и выиграли первую войну, в конце концов, все же проиграли, т.к. требовали от своих людей пребывания в самости, сравнимый с узкой кльей. В результате, те, кто хотели, и те, кто не хотели вернуться в эту «келью», стали враждовать.

Другой вариант – расширение самости и потому превращение самовозвращения в переход к величественным просторам. Это, к примеру, означает, что понимание Ислама и «Тюркчюлюк» не должно сужать нашу самость, а должно расширять ее так, чтобы она стала подобием космоса. Для этого случая выражение «азербайджанские религии – богатство Азербайджана» (не можем же мы забыть об албанском христианстве) является способом расширения нашей национальной самости. Другим способом может стать дискурс: «секты Ислама – богатство Ислама».

Внешне кажется, что у нас довольно много суннитов и шиитов, понимающих и принимающих эти дискурсы. Но, к сожалению, как это часто бывает и во многих других случаях, лицемерие имеет место и в религиозных кругах: многие из шиитского духовенства, к примеру, при людях демонстрируя к суннизму якобы толерантное, терпимое отношение, среди «своих» говорят совсем иное, и точно так же ведут себя некоторые суннитские моллы.

Выход из этой ситуации не в том, чтобы во имя общего Ислама не признавать разницу между суннитами и шиитами. Эта разница будучи не такой уж значительной как это бывает в синергетических процессах, со временем, приведя к альтернативным рядам, породила несоразмеримые с начальной фазой масштабные различия в религии, морали и образе жизни. Ситуация меняется к лучшему как только ты, признавая крупные различия, вызванные шиизмом и суннизмом в культуре, в мировосприятии, не стыдишься этих различий, не сожалеешь, что они существуют или тайком не испытываешь неприязнь к «другому» (özgəsinə) в этих различиях. А просто, будучи шиитом, воспринимаешь суннизм как особую исламскую ветвь с величайшими достижениями. Принимаешь то, что эти достижения, будучи достижениями во имя Ислама, являются таковыми и для тебя, и для Шиизма. Вот в этой ситуации для азербайджанского менталитета, существует серьезная проблема: как сделать так, чтобы деление на «своё – не своё» не сработало на пользу  разделения  на азербайджанских шиитов и суннитов. Или как сделать, чтобы это разделение стало таким же несущественным, каковым оно является между физиками и поэтами, кинорежиссерами и музыкантами, болельщиками «Нефтчи» и фанатами «Карабах» (если наша политичекая жизнь дала бы основание внести в этот список также разницу между политическими партиями, то можно было бы гордиться высокой политической культурой азербайджанцев).

Это, во-первых. А во-вторых, расширение нашей самости должно идти не только за счет совмещения в себе религиозных, нравственных и культурологических многовариантностей. Мы должны превращать нашу «самость» в космос, спасая от скудости те символы и факты, к которым традиционно приписываются примитивность, реакционность, анахроничность. В каждой культуре есть ритуалы, стереотипы поведения, символы, которые с точки зрения Просвещения, Модернизации могут восприниматься как нечто постыдное, неподобающее. Однако, культуры освободившиеся, благодаря своим достижениям, от комплекса неполноценности, не умалчивают стыдливо о таких явлениях, а семантизируют их так, чтобы они стали если не полезными, то хотя бы примечательными, экзотичными, привлекательными своими странностями.  

В исламском мире одним из предписаний, ставящих просвещенных людей в неловкое положение, является запрет Шариатом на изображение человека. В течение всего ХХ века даже наши интеллектуалы, любящие Ислам, считали этот запрет абсурдным, постыдным, мешающим развитию живописи. Именно из-за такой абсурдности в течение последних веков сфера данного запрета постепенно сужалась и, в конце концов, он сохранился только в отношении изображения пророка. В ХХ веке запрет на изображение уже не препятствовал на фото и другие изображения шиитских имамов и таких лидеров как Хомейни и Хоменеи.

Оппонируя выщесказанному, Вагиф Ибрагимоглу выдвигает принципы альтернативности векторов движения художественного сознания, изначально обеспечивающей многообразие и неповторимость художественной картины мира, однако в данном случае лично меня в этом запрете привлекает возможность демонстрации того, как переинтерпретируя или по-новому семантизируя его, можно расширить исламскую самость. Сделаем попытку созерцания  шариатского запрета в контексте современного общества с тем, чтобы понаблюдать, что же он эманирует из себя.

Современные развитые социумы называют также и информационными обществами. Если считать, что информационность получила глобальный статус благодаря цифровой технологии, вполне правомерно назвать это общество также джитальным, цифровым обществом. Цифровые фотоаппараты, видеокамеры, мобильные телефоны, интернет, сканеры и т.д., обеспечивают нас не только высококачественными аудиовизуальными материалами. Вся эта аппаратура также дает уникальную возможность на невиданном уровне манипулировать аудио-визуальными знаками, означающими или планами выражения. Цифровая технология воссоздает мир динозавров так, как будто бы этот мир снят кинокамерой. Программа Photoshop обеспечивает людей средствами по внесению разных изменений в изображение вплоть до монтажа лиц респектабельных граждан с голыми телами в порнографии. С помощью цифрового компьютора можно улучшить голос поющего, подняв или опустив его высоту, преобразовать его в тенор или даже в сопрано (не многие знают, что прекарасный оперный голос в фильме «Пятый элемент» не реальный голос, а комьпюютерная выдумка, фальсификация). Поэтому можно сказать, что дижитальные двойники – это не только копии мира реальных вещей. Они также суть фальсификации. Одно время подписи, почерк человека, печать и т.д. были доказательством оригинала. Теперь же нотариус должен подтверждать даже снятую при помощи ксерокса копию документа.

С конца ХХ века после всех этих искусственных чудес, человек потерял восприимчивость к чудесам Аллаха. Разве сегодняшний человек, после увиденных им по ТВ кадров, сделанных сонласно принципам и эстетике чудес, может удивляться так, как удивлялся в свое время чудесам человек средневековья?! Таким образом, возможен теософский или теологический подход к тексту, при котором Шариатский запрет на изображение может раскрыться как предвосхищение опасности фальсификаций, возможных благодаря цифровой технологии.

Как видно, в этой нашей семантизации Шариатский запрет раскрывается как мудрость древних установлений, а исламская самость воспринимает один из своих символов в таинстве предвосхищения семиотического кризиса нового тысячелетия.

Я говорю все это вовсе не с  целью поддержки идеи о необходимости Шариата для современного Азербайджана. Я все это говорю потому, что хочу показать, как на первый взгляд неинтересный, серый факт культуры и религии после интеллектуальной семантизации может расширить нашу ментальность. Удалось ли мне это – судить читателю…      

Особенности исламского пути

С точки зрения прблемы свободы религий, до сих пор актуальной остается идея Фараби и Насиреддина Туси, о том, что разные религии есть разные пути к единому Богу. Отсюда они делали вывод: неправильно делить религии по признакам «истинное - ложное», «лучшее - худшее». Аллах создал или оставил их как различные пути, ведущие к нему. Потом они добавляли, что Создатель дал каждому народу или сообществу народов религиозный путь, адекватный его душе (или менталитету).

Река, зажатая в тесном русле, от этого не становится слабой, а течет сильным и шумным потоком. Но река, текущая в просторном русле может быть не менее сильной, хотя сила ее имеет, если так можно выразиться, тихий характер. Нам необходимо постичь возможность силы народа через метафоры бесшумной величественности. Свобода веры и толерантность веры - это широта народа в религиозной культуре. В такой широте проглядывается бесшумная сила реки, протекающей в величественных просторах. Этой силе противостоит шумная от взрывов сила религиозных накалов, которая, к примеру, приводит мусульман к истреблению друг друга в Ираке. Религиозная терпимость, оставляя дискуссионное напряжение, соревновательность между сектами, религиями делает невозможным превращение этого напряжения в физический взрыв, и мы должны гордиться тем, что в истории Азербайджана терпимость с такими результатами вовсе не была редкостью.

Вот в этой ситуации, возникает новый вопрос: каковы особенности обязательств, задач, заданных нам Аллахом посредством Ислама, и каковы особенности предложенных посредством нашей религии путей выполнения этих обязательств и задач?

К большому сожалению, большинство ответов на данный вопрос, найденных мусульманскими интеллектулами, малопривлекательны, потому, что не демонстрируют ни остроумия, ни оригинальности, ни идейной проникновенности. Между тем, даже поверхностный взгляд выявляет не только общие духовные задачи, но и разницу между Исламом и другими религиями.

Порядок или правила соблюдения поста (орудж), погребального обряда с последующими поминками, обязательная благотворительность богатых людей (зякат), конечно же, отличают Ислам от всех других религий. Однако, большинство этих различий носят формальный характер, ибо не наполнены глубокими, многослойными нравственными, моральными смыслами. Поэтому большим недостатком наших размышлений об Исламе является выявление его отличия от других религий на основе формальных ритуалов. Между тем, мы должны быть способны ответить на вопрос «в чем нравственная уникальность Ислама?» так, чтобы этот ответ вызывал ощущение творчества, находки.

Вот в этой ситуации хотелось бы отличить Ислам от других религий с точки зрения специфики духовных задач и путей решения этих задач.

По моему мнению, в каждой религии большое значение имеет поиск ответа на следующий скрытый вопрос: как сделать, чтобы человеку было гораздо интереснее с Богом, чем с Миром?

Что это означает? Большинству людей, как бы они ни любили Бога, как бы ни верили в его истинное существование, не хватает терпения долго «быть» с ним, с Богом. Многим, как бы ни доставляли удовольствие молитва, поклонение Ему, в конце концов, не терпится выйти из этого состояния. Словно Бог сам создал человеческую психологию такой, чтобы она отчуждала творение от Него, неизбежно подталкивая, таким образом, к потерянности. Может быть, поэтому древние тюрки называли поклонение Богу «tapınmaq», что раскрывает в себе также значение «быть найденным, обретенным». Все это наводит на мысль, что в обычном своем духовном состоянии человек подвержен потерянности, удаленности от Бога и только в некоторых, особенно, молитвенных или психологических случаях он как бы становится найденным, обретенным для Бога. Хотя и это состояние долго не продолжается, ибо очень быстро психология начинает делать свое дело, и человеку не терпится возвратиться в этот Мир.

Как видно, одной из причин, заставляющих человека отдаляться от Бога, и быть потерянным для Него является разнообразие, богатство, красота этого мира. На фоне этого разнообразия его психология не может в долгих религиозных размышлениях и переживаниях чувствовать Божественный Мир в красочном богатстве. Вот в этой ситуации возникает духовная ситуация: как сделать, чтобы для человека Бог стал более интересным, чем Мир?

Для решения этой проблемы Индуизм, Христианство и Буддизм, каждый по-своему, предлож или путь аскетизма. Разные формы аскезы объединяются в том, что они посредством особой философии и технологии делают мир бесцветным, непривлекательным и неинтересным, с тем, чтобы человек предпочитал ему царство Божье. Однако, как известно, по пророку Мухаммеду, в Исламе нет места аскетизму. Примечателен с этой точки зрения один хадис, где пророк заявляет, что в этом мире ему даны три наслаждения: наслаждение от женщин, от благоухания и от намаза.

В заключении придется признать: нельзя сказать, что многие мусульмане довольно часто и успешно справляются с духовной задачей, поставленной Исламом. Потому что, очень трудно наслаждаясь чувственным миром, в нужный момент предпочесть этому наслаждению долгое пребывание в поклонении.

Шизофренические фрагментации Пост-модернизма

«Тождество», ужасно могущественное понятие, раскрывающее механизм многих мыслительных, поведенческих актов, начиная с того, как мы понимаем чужую речь, и, кончая тем, почему мы себя считаем азербайджанцем или зулусом, мусульманином или ламаистом... Хотя, тот, кто не оперирует этим понятием или пользуется им, не осознавая этого, воспринимает тождество как обычное, обыденное слово без какого-либо особого могущества.

«Единство» как вариант «Тождества» высвечивает для нас один семантический нюанс, а именно сведение многообразия в Единое. В таком случае Единое выступает как Целое. Поэтому можно сказать, что Единство как условие Общего и Целого не только вбирает в себя разное через отождествление их в одном Общем, в одном Целом, но и само проявляется в каждом фрагменте подобно тому, как Солнце блестит в каждом осколке зеркала. По мнению Адорно, Единое в Классической Немецкой философии было именно таковым, т.к. немецкие идеалисты, писал он, рассуждая о Едином, об Общем в Единстве, понимали, что оно должно примириться с существованием Разного, Множественного. Поэтому в Классической Немецкой философии Единое, Общее чтобы утвердить себя не пожирало Разное. Этот дискурс Адорно очень выразителен – Единое, Общее, пожирающие на своем пути всякую инаковость, всякое разнообразие или не пожирающие их!

Итак, благодаря Адорно мы поняли, что Единое у Фихте, Шеллинга и Гегеля не пожирает мир различий. Что касается простых людей, у них очень часто Единое, Общее пожирает всякое различие. Так, например, им говоришь, что демократия есть мирная смена власти. А они ехидничают, что мол вот она что, демократы, оказывается, тоже озабочены борьбой за власть. В сознании таких людей существуют отрицательная идея о власти как о средстве иметь большие коррупционные возможности. Вот эта идея, пожирая всякое различие, любую борьбу за власть, идентифицирует, отождествляет ее со стремлением к властной коррупции.  

Наше время считается временем Пост-модернизма. Для раскрытия особенностей этого времени один философ, имени которого, к сожалению, не помню, высказал идею, что философия до Пост-модернизма была философией Тождества (соотвественно, Единого, Общего, иначе говоря, объединением, отождествлением в Общем). Вот почему в прежних эпохах главный познавательный и творческий акты заключались в свертывании, отождествлении различных явлений в Единое, Общее. Таким образом, философия вызывала восхищение тем, что находила Тождества в самих отдаленных фактах, событиях мира, как это делал Иисус Христос у Низами, обнаружив тождество трупа собаки с красотой, благодаря белизне ее зубов.

Все предыдущие культуры испершины разными демаркационными линиями и этим создавался определенный порядок и дисциплинарность. Во всех предыдущих культурах на какие-то вещи налагались строгие запреты, нарушение которых считалось постыдным поступком и позором. Поэтому появление таких вещей «в среде нормальных людей» должно было проходить через трудные, тяжелые преграды и тяжбы, чтобы получить разрешение. Только в современной Пост-модернисткой культуре двери открыты для всех и вся, а «пропускные пункты» носят условный характер. Поэтому я уверен, что придет время, когда в мире будет модным даже вид зубных кариесов у девушек или же искусственное закрашивание зубов в черный цвет для того, чтобы они смотрелись как кариесные. И могут ли мои слова показаться странными после ставших модными рваных, заштопанных джинсов и небритых лиц на манер «французской небрежности»?!

В Азербайджане идет первая партия дъявольского танца Пост-модернистского разнообразия. Но уже сейчас он вызывает возмущение за безнравственность, злобу и безнадежность, за безверье в будущее. А что же будет, когда наступит середина танца? Мы или должны научиться хорошо танцевать этот танец или же, как «шантрапа» (по-французски: не пригодные танцам), отойти в сторону. Это одна из основных дилемм нашего времени.

Деконструкция азербайджанской любви

С тех пор, как у азербайджанских тюрков как народа и как носителей культуры раскрылись глаза на мир, темой, о которой они больше всего размышляли и вещали или, стала тема любви. Нашими мудрецами и поэтами было высказано очень много умных мыслей о любви. Так, например, Фузули и Насими прекрасно понимали, что формулой любви является Единство. Т.е. любовь – это то, что в конце концов, приводит к ситуации, когда в двух телах пребывает одна душа (iki təndə bir can). Оперируя этой формулой любви сейчас, могу сказать, что серьезной проблемой в современном Азербайджане является дефицит любви в обществе и в социальном пространстве (это может быть одной из расшифровок распространенного дискурса «у нас нет единства»). В искренности любви к народу людей, стоящих у руля власти, есть обоснованное сомнение. Со своей стороны их главное обвинение в адрес оппозиции также берет себе аргументом «нелюбовь» к народу («что вы сделали для этого народа?!»).

Чувствуется, что наши люди также испытывают сильное подозрение друг к другу в том, насколько каждый искренне любит этот народ. Остается любовь между парнем и девушкой… Но, по мне, в настоящее время истинную и глубокую любовь также редко можно встретить. Это грустное утверждение может быть очередным преувелечением, продиктованным «ощибкой» психологических комплексов, как это не раз случилось на переломных этапах общественного бытия, но фиксация признаков некоей конфликтной ситуации важна сама по себе. Вот в этой ситуации меня беспокоит то, что наши люди и наша культура, распространяясь на тему любви, допускают много, мягка говоря, глупостей и относительно нее часто пребывают в многослойных иллюзиях.

Я уже пытался показать, что слово «görməmiş» может работать как научный термин-метафора (вспомним термины-метафоры покойного Гасана Гулиева, обозначающие архетипы азербайджанского менталитета) для понимания некоторых вещей. Позволю себе воспользоваться им еще раз.

В наше время многие сходятся во мнении, что истинная любовь между парнем и девушкой стала большой редкостью. Сейчас найти безумно или глубоко влюбленных молодых людей очень трудно. На это есть разные причины и одна из них заключается в том, что и парни, и девушки не такие «görməmiş» по отношению друг к другу, как это было раньше. Они становятся таковыми, когда девушек и парней разделяют толстые стены, непреодолимые пространства и различные строгие запреты на контакты. Советская школа, усаживая мальчиков и девочек не только в одном классе, но и за одной партой, прокладывала мосты между этими двумя сепаратными мирами. Как только она объединила их, степень «görməmişlik» по сравнению с ХIХ веком уменьшилась, а вместе с ней и любовь стала более прозаичной, менее романтичной по сравнению с любовью между молодыми людьми ХIХ века. Сегодня, если сравнивать наш мир, где девушки стали более феминистичными, а парням пришлось мириться с их феминизмом, с миром прошлых веков, можно заметить, что число безумно любящих пар заметно уменьшилось, и среди азербайджанской молодежи романтически «безумная любовь» почти стала экзотикой.

Таким образом, можно предполагать, что есть два вида любви. Первый вид относится к молодым, которых можно считать «görməmiş». Парни «görməmiş» из-за того, что живут в мире без женщин, становятся безумно влюбленными от одной женской улыбки, взгляда, кокетства.

Другая любовь принадлежит не «görməmiş». Такие редко влюбляются, не сходят с ума от любви, но зато когда любят, их любовь оказывается стойкой при тяжелых испытаниях. Такая любовь есть любовь свободных людей.

Любовь парня и девушки «görməmiş» такова, что они с легкостью верят в существование лучших «вариантов» возлюбленной или возлюбленного, и в них всегда сидит затаенное желание променять свою любовь на лучшую. Вот почему азербайджанская литература и азербайджанское воображение, изображая истории любви, соответствующие любви свободных людей, по сути дела, подделывают нашу действительность, ибо в ней такая любовь почти что отсутствует. И именно поэтому азербайджанская литература и азербайджанское мышление, за исключением суфизма, так слабы в раскрытии психологии «любви», в проникновении в ментальную глубину любящего человека. В результате, в азербайджанских романах и повестях образы влюбленных серы и неинтересны (исключение, моему взгляду, Тахмина и Заур у Анара). Это действительность, реальность нашего времени в вопросах любви. Как видно, для понимания и раскрытия этого вопроса, мне пришлось деконструктировать азербайджанскую любовь, т.е. разобрать ее для того, чтобы найти то, что спрятано в ней внутри.

Для того чтобы найти иную истину, связанную с любовью нашего времени, я попытаюсь деконструировать эту любовь и в другом плане. Дело в том, что в течение столетий литература и культура пытались уверовать нас в том, что любовь по своей природе, по своей сути духовна, т.е. она подчиняется законам души, а не законам механики. Поэтому влюбленные в Азербайджане верят, что они находятся в высшем духовном состоянии, не подчиняющемся механике.

Но при ближайшем рассмотрении оказывается, что у большинства наших людей любовь такова, что относится не к царству духа, а к царству механики. Что говорят нам законы механики? Они говорят, что когда одно ведро воды делится на две части, в каждой из этих частей воды становится меньше. Теперь экстраполируем это к любви матери, имеющей двенадцать детей. Если ее любовь, делясь на двенадцать частей, при этом уменьшается в каждой части, что бывает  не очень редко, это означает, что ее любовь подчиняется не законам Духа, а правилам механики (между тем, Бог по своему понятию присутствует в каждой точке мира целиком, а не своими частями).

Так вот, любовь свободного человека - как матери, как патриота, как мужчины и женщины, не подчиняется правилам механики, поэтому при распределении она не уменьшается как вода.

Я деконструировал любовь таким способом только лищь для того, чтобы показать: мы, азербайджанцы так восторгаемся нашим, как мы считаем, красивым характером, его особенностями, что не замечаем скрытые в них дефекты и двуличие. Между тем, те, кто не поддержены иллюзиям, не живут фантомами относительно себя, попадают в категорию людей с ясным сознанием.

Нам бы такое сознание!

Ниязи Мехти

Kultura.Az