Hamımız günahkarıq
Bu status yazıb sağollaşmışdı İsa Şahmarlı. Ciddiyə alınmadı, n&o…
Сын просил меня, было лето 1991, оставить погостить у себя в Переделкино на несколько дней племянника знаменитого писателя Уильяма Сарояна – Марка, с кем познакомился в Америке.
«А на каком языке мы будем общаться?» – спросил я.
«На турецком… Он немного знает и русский».
Турецкий – понятно, многие армяне его знают. Оказывается, языки, в том числе родной армянский, он стал учить по собственной инициативе (дядя, да и отец тоже, как признался, подзабыли армянский), а ещё начал изучать…арабский в связи с возникшим у него интересом к исламу, из-за чего и едет в СССР, где без знания русского языка не обойтись, так что сами обстоятельства побудили его стать полиглотом.
Из Москвы полетит в Узбекистан, цель его поездки: узнал, что там в каком-то кишлаке есть крохотная мусульманская община, где первенствует культ праотца Авраама, от кого, как известно, пошли ветви иудейская, христианская и исламская. На эту поездку, доказав важность исследования, он получил безвозмездную спонсорскую помощь какого-то американского фонда, и не надо потом отчитываться, коль скоро ему поверили, а раз так – ясное дело, ни на что другое он деньги тратить не будет, тут без обмана; такая вот непонятная нам наивность. «И поговорите с ним о Коране», – сказал сын, зная, что с некоторых пор я пишу о пророке Мухаммеде. Переплетение интересов, не придумаешь такое: молодой американец-армянин изучает турецкий, чтобы понять, тут я домысливаю, судьбу предков, которые оказались в Америке, да ещё занялся исламом + будет гостить у московского азербайджанца, общаясь с ним на русском и турецком!..
Невысокий, смуглый, спокойный, без суеты и спешки, открытое доброе и доверчивое лицо, говорит тихим голосом, не сразу находя нужное слово, и постоянно смотрит на собеседника вопрошающе – не совершил ли какую ошибку? Слушает внимательно, очень заинтересованно, дабы никакая не возникла преграда на пути к взаимопониманию, от одной души к душе другой.
Естественно, что привлекает он меня, прежде всего, как племянник Уильяма Сарояна, завожу речь о нём, но тотчас понимаю, что творчество родного дяди, который умер, когда он был подростком, его не очень-то занимает, а напоминание о родстве раздражает, и потому… но я всё-таки – ведь косвенно маячат трагические события 1915 года, погнавшие турецких армян в Европу, оттуда в Америку, к тому же горит-разгорается из-за Карабаха армяно-азербайджанская война, и я хочу (чувствуя, однако, нутром, что наши кровопролитные проблемы не очень его, этнографа, занимают, он рассматривает всё это как… дикость), чтобы он знал, как я высоко чту Уильяма Сарояна за его мудрость. Рассказываю, как тот, будучи подростком и гордый, что он отныне американец, в далекой Калифорнии взобрался на телефонный столб, чтобы узреть легендарного Андраника, выходящего из вагона. У того старомодные усы на армянский манер, совсем седые. И когда его, встреченного восторженными земляками, как национального героя, увезли в кадиллаке, в душе подростка Уильяма… – Марк удивлённо внимает мне, слышит об этом впервые, – заговорил другой, доселе дремавший «я», разбуженный Андраник-пашой, в прошлом – генералом оттоманской армии, впоследствии – генералом царским: «Не забывай, Уильям, что ты армянин!» Но бодрствовал и американец: «К черту, к черту, я не армянин, я — американец!» Потом примирил в себе обоих: он и тот, но и другой. А много позже, сам став великим и не утратив постоянную, с юных лет, необъяснимую печаль, поймет, – и тут я читаю Марку, время от времени он зевает (устал?), цитату из мемуарного сочинения его дяди: «Что ж, турки убивали армян, Андраник убивал турок — простых, добродушных, обыкновенных турок, не уничтожив ни одного настоящего преступника, потому что все истинные преступники держались от поля боя подальше. Око за око, да только всякий раз не то, чье нужно». И еще поймет, да кто его услышит, ополчаясь против расплодившегося в мире скудоумия и невежества, что «ненавидеть турка — это все равно, что ненавидеть армянина, ведь что армянин, что турок — тот же по сути человек».
Марк замечает: «Да, я с тобой согласен, – мы уже с ним на «ты». – Какая разница, кто ты есть на земле. Разве от этого, – выражаю сказанное им, чуть-чуть домысливая в русле своих переживаний, - уймётся хоть ненамного боль и скорбь нас, смертных?»
И произнёс на английском то, что я вынес в заглавие. Я не понял, а он удивился: в наше время не знать этого языка?! Потом рассмешил его, сказав, что однажды сочинил двустишие на… английском: «Вери найс, вери найс – экспенсив прайс…», дескать, всё чудесно, но очень уж дорого. Он попытался сказанное им перевести на турецкий, получилось неуклюже, но уловил смысл: «Доколе быть врагами человекам», заметив, что «звучит как поэтическая строка». Смутился, точно уличили в шалости: «Да, было такое, в юности очень увлекался, рифмами и во сне грезил, уснуть не мог». «Сочинял на английском?» «Он мой первый язык». Вспомнил старого русского англичанина, приезжал к нам в Москву в гости, русские слова выговаривал чисто, истинно аристократическое произношение, но многое подзабыл: «Э… маленькая курица, как это?..» «Цыплёнок?» «Да, да, – воскликнул радостно: – Какое дивное слово: цыплёнок!.. Первый язык у меня английский, второй испанский, третий французский… Русский четвёртый».
- Второй какой? – спросил у Марка.
- Все, на которых плохо говорю.
- А что сочинительство?
- Довольно с Сароянов одного писателя.
Узнал, что Армению ещё не видел, но представляет её по яркокрасочным картинам Сарьяна… Да, Сароян, Сарьян… - два титана. Как тут ему не сказать, что это многоцветье Сарояна созвучно живописными описаниями армянских нагорий в поэме Низами «Хосров и Ширин»: «Там каждый склон горы цветов окраску взял, И в складках красных был или жёлтых покрывал… Цветы сплетали вязь, подобясь письменам…». Попутно замечу, что в переводе К. Липскерова отсутствуют некоторые «цветовые» образы – «маковые»: «Не успели ещё увясть-опасть алые лепестки мака, первопосланца цветов».
Решил устроить Марку экскурсию по Переделкино, заглянув на обратном пути в Дом творчества. И тут на встречу трое армянских писателей, лица знакомые, сдержанно, как показалось, поздоровались со мной (пик азербайджано-армянского противостояния!), а я им – сюрприз:
- Вот, познакомьтесь, мой друг Марк Сароян.
- Сароян?! – удивлённо-радостно.
- Родной, – говорю, – племянник Уильяма Сарояна, гостит у меня, – противно, что бахвалюсь, но Марку приятно, что такой восторг у сородичей вызвало его появление. Тут же наперебой с расспросами на армянском, обнимают его, трогают, не чудо ли, точно с неба свалился их Сароян... Марк кивает головой, что-то говорит им. «Нет, никак нельзя, чтобы не зашли к нам», – с почтением берут его, как дорогого гостя, под руки и ведут, меня, естественно, тоже, к себе, а там – в тесноте, как говорится, да не в обиде, – тотчас появляется на столике коньяк армянский, «настоящий, – Марку говорят, не понимает, что значит «настоящий», объясняю ему: мол, не здешнего разлива, когда не поймёшь, что в бутылку влили, а привезённый из Армении; бастурма, лаваш, сыр-чортан, колбасы, зелень… Все навеселе, у Марка речь течёт плавно, без запинки, точно развязался язык.
Потом пели, я тоже вспомнил кое-какие армянские песни, Комитас, Саят-Нова, даже осмелился воспроизвести мелодию, очень мне, с детства, нравилась хватающей за душу минорной мелодичностью, - ария Ануш из одноимённой оперы Спендиарова, но меня поправляют, что… но пока называют истинного композитора, Тиграняна, успеваю сказать, что был знаком с Татьяной Спендиаровой, его дочерью, замечательно переводила, чего скупиться на похвалу? Нашего великого лирика Вагифа: Ножи ресниц вонзая нам в глаза… От игры твоих бровей в голове туман, Готов я веры за неё лишиться…
…Пошли провожать нас, по пути я встретил соседа – гроссмейстера Геллера, астма его мучила, вышел глотнуть свежего воздуха. Я как-то рассказывал ему, что одержал над ним победу во времена его славы – в МГУ, сеансе одновременной игры на дюжине досок со студентами. «Быть этого не может!» – не поверил (у меня хранится запись). Мы пошли с Геллером, а Марка оставил с армянскими писателями, шли впереди нас, – пусть на своём поговорят… Расстались у нашей калитки, потом замечаю: Марк чем-то расстроен.
- Что случилось? – спросил его. Повёл плечами, ничего, мол, особенного, а потом, решился-таки поделиться:
- Знаешь, что сказали мне сородичи? – Сделал паузу, а я молчу, жду. – Сказали: «Ты не очень-то доверяй турку! – Они ведь варвары!» Чтоб я был бдительным, а то, – у него на лице появилась усмешка то ли от нелепости того, что скажет, то ли от неловкости за земляков, - ты отравишь меня, яд в кофе подсыплешь.
- Не расстраивайся, - тут же нашёлся с ответом, дабы уравновесить хоть как-то его переживания: - Убеждён, что узнай мои земляки, что у меня жил армянин, тоже б укорили! – Кстати, так и случилось: сородич из интеллектуалов выразил недоумение, узнав, что приютил «заклятого недруга».
- Я не представлял, что так укоренилась неприязнь друг к другу!..
Зацепилось в памяти, что «Ануш» – по поэме Ованеса Туманяна – как не сказать о его призыве к интеллигенции обоих народов одуматься? Горькое признание Туманяна: «Было время, когда я думал, что только турки способны на варварство, время и события пришли бесповоротно доказать, что мы к сожалению не отстаем друг от друга и более того, стараемся превзойти друг друга».
…Расстроился, что Марк поведал о сказанном его земляками: только что кутили, веселились, пели, произносили тосты, пили за дружбу… - и всё неправда? Неискренность? Проговорили по душам до утра, разве уснёшь? Коснулись мусульманской секты в кишлаке, признался Марку, что побудило меня взяться за повествование о пророке: в начале карабахского конфликта каждая сторона пыталась заручиться поддержкой Москвы, в прессе замелькал тезис, государство-то русское, христиане доминируют, что «отсталые мусульмане громят прогрессивных христиан». Это меня задело, точно набожную бабушку Наргиз-ханым оскорбили.
А что до праотца Авраама, подвигающего Марка к поездке, то я не предполагал тогда, что дерзостно попытаюсь показать небошествие Мухаммеда, распишу миг встречи его на семи небесах с Адамом, Ноем, Авраамом, Моисеем, Христом. Кстати, «восточное» литературоведение утверждает, что эта история, когда живой, попав в загробный мир, вернулся на землю, стала для Данте импульсом к написанию «Божественной комедии».
P.S. Через год Марк, узнав, что еду США с докладом о нагорно-карабахском конфликте, приехал в Вашингтон, и тут же, как зашли в гостиницу, взволнованно проговорил: «Я очень болен».
«Ну, так вылечишься».
«Нет, болезнь смертельная…»
И тут переполошился я, услыхав про «СПИД»: «Когда? Где? Как?..»
Вздохнул: « В Париже… Нет-нет, – заступился за неё, – она не знала, что больна».
Через какое-то время получил телеграмму из Америки, всего лишь фраза: «Марк Сароян скончался»… Родители послали скорбную весть всем, кто был в его записной книжке. Я тотчас выразил им соболезнование.
Но его вопрос остается без ответа: Доколе?
Чингиз Гусейнов
Kultura.Az
